– Такой не поступал, – в который раз сочувственно пробормотали Вике в трубку и поспешили отсоединиться.

Она тут же набрала следующий номер, но и там результат оказался таким же. Ни в одной московской больнице сведениями о мужчине средних лет по имени Матвей Куницын не располагали. В морги Вика звонить не решилась, хотя чем больше времени проходило, тем крепче становилась ее уверенность в том, что сделать это все-таки придется.

– Что ты психуешь? – удивлялась заявившаяся домой Лялька, которая застала мать за лихорадочным обзвоном больниц.

– Человек пропал! Ты разве не понимаешь?

– Почему – пропал? Просто ушел. Или ты по-прежнему считаешь, что от тебя уйти нельзя? – вызывающе спросила Лялька, и Вика с трудом удержалась, чтобы не залепить дочери звонкую пощечину.

– Матвей не мог просто уйти.

– Почему это? Я бы на его месте давно уже свалила. Приперся и живет на всем готовом. Пора бы и честь знать.

– Ляль, в кого ты такая злая? – спросила Вика неожиданно спокойным тоном. Неожиданно – потому что в последнее время все Лялькины подростковые эскапады приводили ее в исступление, заставляли взвинчиваться, повышать голос и впадать в крайнюю степень раздражения.

Теперь же чувство беспокойства за судьбу другого человека настолько превалировало над всеми остальными, что Вика не ощущала по отношению к дочери ничего, кроме огромной усталости от их затянувшейся войны.

– Почему это я злая? – Глаза Ляльки сузились и заискрились гневными молниями. Вся она сразу стала некрасивой, обнаружившей самые неприглядные черты угловатого, неуверенного в себе и не слишком смышленого подростка.

– Потому что недобрая, – отозвалась Вика и повесила трубку, которая в очередной раз повторила, что Матвей Куницын в их больнице не значится. – Только о себе думаешь, никакого сострадания не проявляешь.

– А к кому его проявлять? Он же асоциальный элемент.

– И что? Поэтому недостоин сочувствия? И в кого ты такая? – снова повторила Вика, на этот раз повышая тон.

– Что это ты вдруг стала такая жалостливая? Раньше в тебе такого не наблюдалось. А злая я, если хочешь знать, в тебя, больше не в кого.

– Ляль, – Вика почти перешла на шепот, – ты что? Почему – в меня?

– А кто, если не ты, изолировал родную мать и даже не удосужился навестить ни разу?!

– Откуда ты знаешь? – кровь хлынула Вике в лицо.

– Знаю, и все.

Вика молчала. На мгновение она даже забыла об исчезнувшем Матвее, не говоря уже о Борисе, который в эти минуты должен был ждать ее у Крокус-Сити.

Молчала и Лялька, а потом заговорила, как нашкодивший ребенок, хлюпая носом и перескакивая с мысли на мысль:

– Сережа сказал, если хочешь, можешь ехать с нами. А я – что паспорта нет. Он: «Надо поискать», – говорит. Я полезла, а там… Ну, я ничего не поняла сначала, а потом мне интересно стало. Я позвонила, а они говорят: «Что же вы ее не навещаете?»

И Лялька заплакала.

Вика осторожно обняла дочь, погладила по голове и попросила:

– Лялечка, а можно еще раз, и поподробнее?

Девочка кивнула и, немного успокоившись, изложила более связную версию:

– Сережа собирается на новогодние каникулы ехать в Эмираты. Сказал, что я могу присоединиться, если захочу.

– Господи, да зачем ты ему сдалась, если у него любовь-морковь?!

– Мам!

– Ладно, извини, я слушаю.

– В общем, я сказала, что ты, наверное, не отпустишь.

– Еще бы!

– А он посоветовал пока паспорт свой найти, чтобы билеты купить, тур оформить, а потом уже обещал с тобой поговорить, чтобы там – доверенность, и все такое…

– Ну, и?..

– Ну, я и полезла.

– За паспортом ведь полезла, – укоризненно произнесла Вика.

И она, и Лялька прекрасно знали, что паспорта хранились в ящике комода на самом видном месте, а для того, чтобы обнаружить то, на что наткнулась девочка, надо было переворошить целую кучу документов.

– Я просто хотела все посмотреть. Мам! Мам, ты что?!

Лялька испуганно трясла Вику за руки. Та сидела, прикрыв глаза, опустив голову и слегка покачиваясь.

– Мам, тебе плохо?! Мам! – Девочка закричала, и Вика пришла в себя.

– Нет, Лялечка, нет, все нормально. Все хорошо, просто я…

Ну как ей скажешь, что она только что подумала о том, что было бы, обнаружь Лялька написанный Викиным почерком отказ от опекунства двух малышей…

Ляля видела когда-то старый снимок и удовольствовалась историей о том, что это какие-то дальние родственники, дети то ли двоюродной сестры мужа чьей-то невестки, то ли внучатые племянники троюродного дяди, и ни о чем не спрашивала. Нет, спрашивала, как их зовут, а Вика, кажется, ответила: «Не помню».

Вот и весь сказ.

Хорошо, что ту бумагу Вика держала в сейфе на работе.

Домашним о ней знать не следовало.

Надо было и материнские документы туда спрятать. Расхлебывай теперь…

– Ляль, ну, увидела ты счета об оплате пансионата, и что?

– И позвонила туда. Надо же было мне знать, кого ты содержишь.

«Вот как раз этого тебе знать и не надо было».

– Я им сразу заявила, что беспокоит Виктория Струнова, и поинтересовалась, поступила ли последняя оплата. Сказала, что банк мне платежку не прислал.

– Умно!

– А мне сразу и доложили, что моя матушка чувствует себя по-прежнему, и поинтересовались, не хочу ли я приехать ее навестить, а то за десять лет ни разу не удосужилась.

– Так и сказали?

– Нет, конечно. Все очень корректно. Ты же им вон какие деньги платишь. Только живое внимание иногда важнее денег, ты не находишь?

Последние слова Лялька выкрикнула в лицо матери и, судя по всему, вознамерилась вскочить и убежать, оставив за собой последнее слово, не желая выслушивать объяснения.

– Ляля, она больна! – крикнула Вика вслед уже бросившейся к порогу дочери.

Лялька замерла и ответила, не оборачиваясь:

– Разве больной человек недостоин внимания и заботы еще больше, чем здоровый?

– Достоин. Если, конечно, не виноват в своей болезни.

Лялька повернулась и спросила то, что Вика никак не ожидала услышать:

– Как Матвей?

«Ну надо же! Молодец, дочка! Все-таки хороший у меня человек растет, правильный».

– Я не думаю, что он болен чем-то серьезным, и в том, что с ним произошло, есть и его вина, только он за нее уже расплатился с лихвой.