Аня открыла. Это была она, но глаза…

Дима что-то говорил, обнимал ее, целовал, смеялся, но ничего, кроме пустоты, в ее глазах не видел. Аня была как мертвая. Он пытался оживить ее, пробовал шутить, но все было тщетно — она будто впала в летаргический сон. Все время звонила его мама, и Дима в конце концов в ярости швырнул телефон о стену. Он рассыпался и замолчал. Дима спросил у Ани, где сейчас Женя.

— У Сони, — ответила она беззвучно, одними губами.

— Я люблю тебя, родная моя. — Дима запустил пальцы в ее прекрасные волосы.

Аня так посмотрела на него, что он отдернул руку.

— Аня, ведь ничего страшного не произошло! У нас все хорошо. — Дима обхватил ее лицо ладонями. — Мы с тобой любим друг друга… И мне совершенно все равно…

— А мне нет, — резким, но каким-то неживым, металлическим голосом ответила она.

— Что ты имеешь в виду? — испуганно переспросил он.

— Я… я так не могу. Я должна… Прости, я хочу побыть одна.

— Родная моя. — Дима прижал ее к себе. Она была такая холодная! — Хорошо… побудь одна… А я завтра приду, ладно?

Аня не ответила. Она смотрела в сторону.

— Аня? — Дима пытался поймать ее взгляд. — Очнись! — Он схватил ее за плечи, и она болезненно поморщилась.

— Оставь меня в покое…

Еще много дней Дима пытался оживить ее, но каждый раз наталкивался на невидимую стену. Анины глаза становились все темнее и темнее. Она напоминала бабочку, медленно заползающую обратно в кокон. Дима забросил работу. Анатолий Иванович предупредил его, что он срывает сроки, но ему было наплевать — он думал только об Ане, а она все дальше «убегала» от него, с каждым днем становясь все более далекой. Иногда Дима встречал на улице Женю, но тот переходил на другую сторону или нырял в какой-нибудь двор. Соню он тоже видел, издалека.

В начале весны Аня окончательно замкнулась в себе, и вдруг Дима осознал (хотя видел это и раньше, но не отдавал себе отчета): она стала мрачно одеваться, и всегда в одно и то же. Ботинки, джинсы, серо-синяя куртка… Аня начала сутулиться, прятать лицо. Казалось, она хочет стать незаметной, невидимой. И тогда Дима, уговорив ее погулять в парке, в отчаянии упал перед ней на колени, обнял за бедра и закричал:

— Аня, очнись! Прошу тебя! Мы же любим друг друга! Что ты делаешь?

Она подняла глаза и… В них ничего не было.

— Анечка, родная. — Дима вскочил на ноги и стал осыпать поцелуями лицо любимой. — Прошу тебя!

Она уперлась кулаками в его грудь и сказала странным, чужим голосом:

— Хорошо уже не будет. Никогда.

— Почему? — растерялся Дима. — Аня! Мы ведь любим друг друга!

Она не ответила, вырвалась и ушла.

— Аня! Вернись! Мы никогда не простим себе этого!

Она остановилась и, не поворачивая головы, произнесла твердым голосом:

— Все кончено.

— Аня, любимая, не говори так! Скажи, что мне сделать, чтобы ты согласилась быть со мной?

Но она молчала и угрюмо смотрела в сторону…

Больше Дима ей не звонил — он устал. Он договорился с Женей и однажды пришел к ним, чтобы забрать свою одежду. Теперь в Аниной квартире Дима чувствовал себя неуютно. Женя не сказал ему ни слова — между ними тоже выросла стена. Но уйти просто так Дима не мог. Он остановился в коридоре и, глядя мальчику в глаза, спросил:

— Что происходит? Почему все так?

Женя не ответил и направился к входной двери. Дима вышел на площадку, обернулся и вдруг увидел глаза Аниного брата.

— Что? Что ты хочешь мне сказать? — Дима бросил сумки на пол.

Но Женя уже захлопнул дверь.

— Что ты хотел мне сказать?! — Дима ударил кулаком по двери, но она больше не открылась.

В конце апреля он улетел в Германию. На полгода.

Аня узнала об этом от Люды. И еще она узнала, что та каждые полгода проверяет Сонэчко на ВИЧ, и, слава богу, пока все хорошо. Татьяна Яновна отказала Люде от места, из поликлиники ее тоже уволили, несмотря на отрицательные результаты анализов, и теперь она торговала газетами в метро. Но бывшие сотрудницы продолжали ей звонить и рассказали, что Татьяна Яновна после отъезда сына сильно сдала. Соня наконец увидела маму, и с того дня в ней что-то изменилось — девочка резко повзрослела. Юля же осталась прежней — она не проявила никаких эмоций и с нетерпением ждала, когда же эта встреча закончится. Пока дочь лежала в диспансере, Людмила поехала к ней домой. Она всякое ожидала увидеть, но не такое. Всюду грязь, на полу валяется какой-то мужик… Это и описать невозможно, можно только оплакивать. И Люда оплакивала. Тайком.

Соня и Женька по-прежнему дружили. Хотя… Нет, они стали ближе, будто замещали свои потери. С каждым днем отношения Жени с сестрой становились все холоднее, и Соня была этим недовольна.

— Вы должны поговорить! — настаивала она.

— Не хочу! Она меня предала! Она меня ударила!

— Женя, ты не был в ее шкуре!

— А она не была в моей!

А ведь когда-то им с Аней было так интересно друг с другом! Им даже молчать вместе было не скучно, а уж читать, слушать музыку, смотреть фильмы и подавно. Женька очень любил Аню и гордился ею — такой доброй, понимающей, умной сестренки ни у кого из его друзей не было. Это Аня помогла ему вырезать из пенопласта первые вагончики и паровозик, они вместе их раскрасили, соединили скрепками, и получился поезд с «причепитыми» вагончиками. Это Аня, единственная, поверила, что «хрюндель» существует. Больше Женьке никто не поверил, и над ним еще долго насмехались, показывая пальцами: «Вон хрюндель идет». На самом деле хрюндель не ходит, у него нет ног, только длинные ресницы.

— Где ты его видел? — серьезно спросила Аня у брата.

— На лавочке во дворе, — прошептал Женька.

Его сердечко от волнения билось, как птичка в клетке, — вдруг и сестра ему не поверит?

— Хм… Тебе повезло. Я его никогда не видела. — Аня мечтательно улыбнулась.

— Я обязательно позову тебя, когда снова его встречу! — пообещал Женька, но хрюндель больше не появился…

Аня вроде была рядом, и в то же время ее вроде бы и не было — она не мешала ему, ни своим присутствием, ни разговорами о себе, ни тем более жалобами. Она словно перетекала из одной комнаты в другую, из одного разговора в другой, и ее мысли тоже плавно перетекали, все время оставаясь фоном ее существования. Стоило Ане коснуться какой-нибудь проблемы — на лице улыбка и «не волнуйся, все будет хорошо». И она тут же так повернет проблему, что все действительно становится хорошо. И это уже не проблема, а пустяки. На самом деле проблемы были настоящие, и их решение давалось Ане с огромным трудом и нервами, но, переступая порог квартиры, она неизменно улыбалась, щебетала, смеялась и только в сумерках ночи, оставшись наедине с собой, могла с горечью всматриваться в холодный океан, плещущийся в ее душе и гасящий огонь, который должен был именно сейчас, в эти бесценные годы, гореть в девичьей душе.