— Я их в глаза не видел ни разу! — признался поселенец.

— Мы тоже впервые вора видим. Но не пугаемся. Присмотримся, ник оно у нас получится. Склеится — живи. Нет — простимся.

— А заработок там какой будет?

Хороший. Никто не обижается. И тебе хватит, — улыбался чему- то своему начальник милиции.

Жить я где буду? — глянул на него поселенец.

— Жилье тебе готово. Комнатушка. Как одинокому, можно там пожить.

— Значит, к коровам? — грустно вздохнул поселенец.

— К коровам. А куда же еще? Иль не по нраву вам, Владимир Журавлев? Так что же мне тогда говорить? Или думаете, мы вашему приезду должны радоваться, как празднику? Не хотите — поезжайте назад.

— Нет-нет! Но я хочу работать там, где от меня польза будет! А тут! Я же городской человек! И ни разу в своей жизни не жил и не был в деревне.

— А жаль! Деревня — голова всему. Это — пробел в твоей биографии. Вот и восполни его! Познай, как хлеб насущный дается. Иди! Польза! Слышали мы про вас — трудящиеся воры! Иди! Да помни! Глаз с тебя ни днем, ни ночью не спущу! — И, глянув на сопровождающего, сказал: — Отведи его к Емельянычу. Скажи, чтоб в скотники. И пусть позванивает мне о нем.

Трубочист безнадежно вздохнул.

— Иди, либо человеком около скотины станешь, либо сам оскотинишься.

Поселенен хмуро побрел вслед за сопровождающим. Он уже не смотрел на село. Не слышал смеха, голосов. Дощатые тротуары скрипели под его ногами, будто смеялись старыми, иссохшими глотками над ним.

Заведующий животноводческой фермой, круглолицый Емельяныч, увидев поселенца, довольно разулыбался:

— В нашем полку прибыло! Это хорошо! Не горюй! Работа у нас, конечно, нелегкая. И с навозом придется повозиться. Но ничего — где воняет, там и пахнет. Заработок неплохой. Молока пей сколько влезет. Сметану тоже. Сливки. Ну и бабы у нас тоже — кровь с молоком. Половина холостячки. С ними не соскучишься. Иди! Знакомься! А вечером на жилье поведу тебя! — и подтолкнул Владимира к ферме.

Он открыл тяжелую дверь. И нос заткнул. В лицо ударило такими запахами, что в глазах потемнело.

— Эй ты! Или входи, или уматывай! Живо! Чего стал, открыв рот! — услышал он голос.

Поселенец закрыл за собою дверь. Шагнул. Огляделся. Глаза понемногу привыкли к мраку.

— Мм-уу! — прогудело совсем рядом. Поселенец впервые увидел коров. Они косили на него большими, черными глазами.

— Спокойно, милашки! Спокойно! — испугался поселенец, завидев, что у каждой из них есть крепкие рога.

— Спокойно, — подошел он к крайней рыжухе, которая, как ем показалось, смотрела на него дружелюбнее других. — Как зову тебя? А! Ромашка! — прочел он кличку на табличке, висевшей н головой коровы.

— Ромашка, Ромашка, — гладил он рыжуху, сдерживая брезгливость и заставляя себя не морщиться.

Корова задрала хвост и не успел Владимир отскочить, как брюки и ботинки его насквозь мочой пропитались.

— Курва облезлая! — ругнулся поселенец и только шаг сделал — попал ногой в сточную канаву. По щиколотку в навоз влез.

Где-то рядом бабий голос смехом зашелся.

— Ты что? Навоз от дорожки не отличил?

— Эй! Бабы! Спасай! Тут мужик в говне тонет! — крикнули рядом.

— В чьем? — послышалось неподалеку.

И не успел поселенец глазом моргнуть, как около него доярки собрались. Толстая, старая баба сочувственно головой качала:

— Угораздило эдак! До шеи весь перепачкался.

— Говно к говну липнет, — рассмеялась вторая, конопатая, пухлая бабенка.

— Ох! Скорей иди отмойся, — потащила Владимира к бочке с водой рыжеволосая, громадная доярка. И, вытряхнув поселенца из телогрейки, быстро очистила ее. Поворачивая его самого во все стороны, счищала с брюк налипший навоз.

— Ты не робей. Не гляди, что языкатые. С коровами о чем говорить? А друг с дружкой — никто не уступит. Вот и тебе досталось. А ты чей будешь? Что к нам занесло? Кто ты? — засыпала она вопросами поселенца.

— Скотником к вам пришел. Работать буду.

— Вот и хорошо. Помощник, значит. А звать тебя как?

— Владимир.

— С семьей?

— Один я.

— А кто ж тебя послал к нам?

— Заведующий Емельяныч.

— Где живешь?

— Сам не знаю. Что дадут.

— Эй! Бабы! Это же скотник, новенький! Идите знакомиться! — крикнула баба.

— Пусть подождет. Управимся вот тут!

— Успеем!

— Невелик начальник — прыщ на заднице.

— А чего знакомиться?

— Ладно, ну их! Возьми-ка лопату. Почисти стойла. — Помоги сено разнести. Так-то оно лучше будет. А управимся с дойкой — познакомимся, — сказала баба и ушла на другой конец фермы.

— Дикарки какие-то! Впервые в глаза человека видят и тут же осмеять норовят. Эх, деревня-лаптежница, — досадливо крутит головой поселенец.

Лопата выскальзывает из рук. Три стойла почистил, а устал. Владимир взялся чистить стойла напротив. В темноте не увидел доярку, сидевшую у коровы. Задел лопатой скамейку, на какой сидела баба. Та упала с грохотом. Выронила подойник. Корова шарахнулась в сторону.

— Прислали недоделка! Своих таких полно! Так и этот! Слепая задница!

— Чего орешь? Дура! — не стерпел поселенец.

— Кто дура?

— Ты! Кто ж еще?

— Ладно. Посмотрим, — поджала доярка губы и… запомнила.

Когда поселенец заканчивал чистить стойла, зашел Емельяныч.

— О! Уже работаешь? Молодец!

— Кого ты прислал, Емельяныч? — подошла к нему доярка.

— Скотника прислал.

— Он же пьяный. Меня обозвал. Вон бабы слышали. Убирай его от нас!

— Не слушай ты ее, малахольную, Емельяныч! Она сама его тут облаяла. Ну задел ее человек нечаянно. Она и заорала — вступилась за поселенца старуха.

— Это я малахольная?

— Ты! Брехунья!

— А ты — старая потаскуха!

— Эй! Бабы! Тихо! Не то обоим сейчас поддам. Ну, замолчите!

— Чего рот затыкаешь? Неспроста ее в передовики тянешь! Знать тоже у нее бываешь?

— Да заглохни, ты! — оттолкнул ее поселенец от Емельяныча. Старуха, вытирая фартуком глаза, молча отошла к своим коровам.

— Не буду я этой помогать, — указал Трубочист на горластую доярку — свою обидчицу.

Та насторожилась.

— А что, я за тебя за ее коровами ходить буду? Коровы при чем? Тебя ж никто не заставляет за дояркой ухаживать! — перебил Емельяныч.