И вот сравнительно недавно, в последние дни весны, Жюльен снова в который раз стоял перед «Менинами» Веласкеса, когда Бетти на подошла к нему и что-то спросила по поводу картины.

Это его не удивило: он привык, что к нему часто обращались за какой-нибудь справкой везде, будь то в музее или на вокзале по поводу расписания поездов. В Париже, когда в хорошую погоду он выходит на прогулку, к нему тотчас пристраиваются какие-нибудь неукоснительно вежливые японцы и выспрашивают дорогу к Сакре-Кёр, Эйфелевой башне или ресторану «Липп». Они равнодушно пропускают десятки прохожих, но стоит им завидеть его — бросаются наперерез с улыбками цивилизованных хищников. И не только японцы — шотландцы, баварцы, перуанцы. Не говоря уж о коренных обитателях. Жюльен Сергэ в конце концов убедился, что, видимо, у него на лице написана такая смесь осведомленности и любезности, что оно выглядит как маяк для заблудившихся прохожих или запутавшихся в путеводителе туристов.

Но если его не удивило, что Беттина — тогда еще просто незнакомка лет тридцати — обратилась к нему с вопросом, то ее красота просто лишила его дара речи.

Привороженный полотном Веласкеса, коему реставраторы, почистив, снова вернули былой блеск и естественную свежесть цветовых оттенков, Жюльен заметил молодую женщину среди группки замерших в восхищении почитателей.

Когда она шла к нему из дальнего конца зала (во времена его юности полотно висело в другом помещении), чтобы спросить о каких-то особенностях новой расчистки холста, его поразила грациозность ее поступи. Пространство вокруг нее переставало быть пустым, нематериальным, оно вибрировало в согласии с ритмом ее шагов, словно складки ее платья, свободно облегавшего фигуру, похожие на трепещущие крылышки стрекозы, оставляли за ней в воздухе струящийся след.

Жюльен ответил на ее вопрос, но более от себя не отпускал, проведя ее по Прадо, как сопровождают гостью при осмотре собственного имения. Он влюбился в нее с первой же секунды. Точнее, он полюбил тот образ женщины, какой она воплощала в его глазах. Образ идеальной женщины. Жюльен вообще предпочитал влюбляться в идеальных дам, быть может, из-за супружеского соседства с особой реальной. Слишком реальной. Заурядно реальной. И все же на этот раз там, в Мадриде, весной, идеал женщины был к нему доброжелателен, точнее, благосклонен, а еще точнее, нежен. Во всяком случае, после Прадо Беттина очутилась в его номере в «Паласе». И даже в его постели, хотя было бы преувеличением утверждать, что она потеряла голову. Или отдалась властному порыву страсти. Ибо Беттина вовсе не относилась к разряду любительниц эротических приключений. Она была замужем за известным ученым, гораздо старше ее, причем можно утверждать, что он оставался единственным в ее жизни, хотя его отношение к ней скорее напоминало нежность отца, чуть окрашенную инцестом, чем пылкую страсть любовника или обычную супружескую привязанность. Беттина проявляла почти сверхъестественную неграмотность во всем, что касалось секса. Но выказала себя внимательной и прилежной ученицей. Однако здесь обозначилась вторая преграда ее эротическому расцвету: она совершенно не удерживала в памяти ничего из того, что затрагивало эту сторону жизни.

Через несколько недель после этой мадридской встречи, после того как Жюльен уже не раз держал ее в своих объятьях, он процитировал Беттине несколько фраз из Низана, которые, как он полагал, прекрасно определяли сущность ее поведения в интимной сфере. Но, как оказалось, она даже не слыхала о Низане. В ее защиту можно было бы заметить, что Беттина фон П. происходила из знаменитого немецкого семейства. Один из ее двоюродных прапрадедушек играл видную роль при железном канцлере Бисмарке. Другая ее родственница, племянница последнего, была на грани любовной интрижки с Карлом Марксом на борту пароходика, курсировавшего из Гамбурга в Лондон. Но эта подробность ее биографии не была известна Беттине, и Жюльен поостерегся приоткрыть завесу. Со своей стороны, Беттина отлично помнила, но молчала о том, что еще один член ее семейства был морским атгаше при личном штабе Гитлера.

Так вот, Беттина фон П., немка, хотя и родившаяся в Австрии, где ее мать обосновалась после Второй мировой войны, не имела особой причины знать Поля Низана, хотя тут уместно не без горечи заметить, что далеко не все французы, увы, подозревают о его существовании.

Тогда Жюльен прочитал ей пассаж, который, по его разумению, мог бы ее заинтересовать:

«…Но Беттине (на самом деле в „Заговорщиках“ героиню звали Катрин, она была племянницей Бернара Розенталя, а потом сделалась его любовницей), Беттине не хватало воображения, а ее телу — памяти. Бернар не сомневался, что она воспринимает всплески и паузы наслаждения лишь как дело случая, очаровательную неожиданность; она не была убеждена, что не сможет без них прожить. В любви эта женщина походила на тех любителей музыки, которые воспламеняются лишь в ту минуту, когда ее слышат, но не способны воспроизвести ни одной мелодии».

Не выказав ни на грош обидчивости, Беттина захлопала в ладоши. Она нашла, что фраза Низана прекрасно описывает ее состояние. А кроме того, она заявила, что это великолепно написано.

— Почему теперь так не пишут? — спросила она тогда.

— Потому что романисты как чумы боятся всякого психологизма. Они затерроризированы критикой и страшатся прослыть немодными. Психология стала уделом вокзального чтива. Именно эти авторы лучше всего разбираются в женской душе! — пояснил он.

— Что ж, будем читать романы в мягких обложках! — со страстью воскликнула Беттина.

И засмеялась.

— Надо бы, чтобы ты почаще заставлял меня слушать твою музыку, — добавила она. — Может, я выучу мелодию…

— Если бы, — улыбнулся он.

Она взмахнула рукой, как бы прощаясь с последней надеждой:

— Это невозможно, сам знаешь…

Конечно, он это знал. У нее были семейные и светские обязанности, старый муж, путешествия, приемы, концерты, для Жюльена урывался какой-нибудь часик то тут, то там. И он понимал: вряд ли когда-нибудь случится так, чтобы он провел со своей любимой женщиной целую ночь. Ему не суждено держать ее в своих объятиях после вечерней любви и перед любовью утренней. Никогда этого не произойдет. И она ничего не сделает, чтобы подобная ночь любви стала реальностью. Он не переживет этого, говорила она, имея в виду мужа. Своего знаменитого старого мужа.

Если она покинет его всего на одну ночь? Беттина только качала головой — умрет. «А он переживет, если узнает, что у тебя есть любовник?» — в ярости полюбопытствовал однажды Жюльен.

Но Беттина хранила невозмутимое спокойствие уверенной в себе женщины: он переживет все, пояснила она не без нотки самодовольства, если будет уверен, что она останется с ним. Было видно, что она горда собой, тем, что она — женщина, из-за которой мужчина может сойти в могилу от одной мысли, что она способна его покинуть. Жюльен порой подозревал, что такое положение ее устраивает, даже нравится ей.

Настоящая любовь должна быть облечена тайной, сказала однажды Беттина. Чем-то секретным, подпольным. Это чувство не выносит яркого света, трубных гласов и даже тишайшего шепота молвы. Его возлюбленная находила удовольствие в тайных свиданиях, в многозначительных недомолвках, служащих паролем, укромных отелях. В общем, в двойной жизни.