— Когда ты обнаружил эту надпись? — спросил Марк. — Почему никогда при нас о ней не упоминал?

Даниель Лорансон только пожал плечами. Дело давнее, он не мог этого припомнить.

— Обрати внимание, — заметил он, — это старый фокус. Как в одном изречении из Кокто: если таинства превосходят наше понимание, сделаем вид, что мы всё организовали сами.

Марк улыбнулся:

— Ты тоже заметь, что можно зайти еще дальше… Суверенный народ может постановить, что Бог — это он сам. И проголосовать за собственное бессмертие… Я бы сказал, что это логическое следствие всякого вторжения в область, подвластную Божеским законам.

— Но обычно, — уточнил Даниель, — решает это отнюдь не народ. А те, кто говорит от его имени, вместо него, пользуясь его молчанием. Например, те, кто вещает от имени революции, для которой, в конечном счете, народ — только исполнитель.

Даниель Лорансон посмотрел на часы:

— Уже время. По крайней мере, мне пора. Слушай, Марк, тебе еще не поздно отказаться.

Тот лишь пожал плечами.

И про себя в последний раз прошептал революционное воззвание на церковном портале.

Какая потрясающая эпитафия для всей этой истории! Нельзя откровеннее напомнить о безумии любой попытки подменить собою Бога, уверить себя, будто ты — носитель абсолютных истин, первопроходец по пути спасения и благодати. Нет, каждому свое место, думал Марк. Нам свое, а Богу Богово.

— Поехали, — только и сказал он. И непроизвольно сжал приклад своего автомата «скорпио».

Они зашагали к машине.

В восемь часов утра комиссар Роже Марру почувствовал легкое прикосновение к своему лицу.

Он проснулся, подумав, что это Жюльетта пришла сообщить ему о возвращении Даниеля.

Нет, Жюльетта приходила вчера.

А сегодня был черед Вероники.

Часть этой ночи Марру удерживал ее в своей постели, не отпуская от себя, желая в объятьях женщины избыть давящую тоску и страх, картинами обнаженного тела вытеснить видения последних, быть может, часов в жизни Даниеля Лорансона.

Одним прыжком вскочив с кровати, он спросил у Вероники, что случилось.

Из комиссариата звонил инспектор Лакур.

Марру подбежал к телефону.

Голос инспектора был сух и точен, как обыкновенно.

— Комиссар, на ферме около Удана нынешней ночью кто-то устроил настоящее сражение, — сообщил он. — По всем правилам военной науки… Двое попытались взять дом приступом… Есть убитые и раненые. По предварительным сведениям, в доме укрывалась группа террористов, находящихся в розыске. Один из нападавших ранен. Его имя Марк Лалуа, или Лилиенталь.

Инспектор Лакур какую-то долю секунды помедлил. Потом продолжал:

— Другой мертв. У него подложные документы на имя Даниеля Лорансона.

Комиссар Роже Марру закрыл глаза.

Ему вспомнилось лицо Мишеля Лорансона, там, на койке айзенахского центра репатриации.

— Невозможно допустить, что Бог есть, — бормотал Мишель. — Или он сошел с ума… Сумасшедший тиран…

Марк Лилиенталь лежал на больничной койке со страшной раной в животе. Врачи, однако, убеждали его, что он выкарабкается. Марк спокойно их выслушивал. Он-то знал, что ему не выжить. Что он не хочет выжить.

Он посмотрел на комиссара Роже Марру, который сидел у изножья кровати.

С чего начать свой рассказ? Впрочем, известно, что в любой истории самое трудное — начать.

И все же в этом конкретном случае ему хотелось вернуться к десятому декабря. И не только потому, что это был день его рождения. Главное в другом. В том, что вдруг откуда-то появилось старое фото Фуэнана, на котором он вновь увидел лицо Нечаева. Адриану, разыскавшую снимок, вела, похоже, сама судьба. Даниель возник из небытия, а в его собственной жизни появилась Фабьена. Как в большинстве подобных историй, все началось с физического наслаждения. Но очень быстро возобладало другое. Будущее. Это обернулось возвращением утраченного им будущего. Быть может, иллюзией будущего, но, во всяком случае, не будущей иллюзией.

Но все это было, было… Давно. Вчера. Отныне у Марка Лилиенталя нет будущего.

Он заметил, что комиссар не может отвести глаз от красного блокнота Даниеля Лорансона, лежавшего на тумбочке.

— Блокнот Даниеля, — слабым голосом произнес раненый, медленно выдавливая из себя каждое слово. — Его… Мне его дал Зильберберг. Ночью перед…

Роже Марру быстро протянул руку и схватил блокнот. Картонная обложка пробита, листки прожжены, словно сигаретой. Три пули попали в красный блокнот Даниеля.

Смерть, только смерть. И ничего никогда не было, кроме смерти. Комиссар положил красный блокнот во внутренний карман своей куртки.