— Хватит! — рявкнул утомленный теорией генерал. — Что да кто оставь биологам и прочим лобастикам. Единственное, что нам нужно знать о кирпичнике, — способ его умерщвления.

— Он практически неуязвим, товарищ генерал. — Гринько дрожал, понимая, что вновь может стать участником «пляски с пистолетами» — от дурного вояки только этого и можно было ожидать.

И юноша не обманулся в своих страхах: услышав фатальное «неуязвим», Вольф схватился за кобуру.

— Вода! — заорал переживающий дикое дежа вю Славик. — Она останавливает метаболизм монстра, и клетки мгновенно отмирают…

Фраза по метаболизм и клетки оказалась явно излишней и своих слушателей не нашла: «волчицы» во главе с вожаком уже вскрывали вещмешки, извлекая фляги со спасительной жидкостью.

К невиданной радости молодого человека, начисто забывшего про недавнее глупое самодовольство, вода подействовала зримо и эффективно. Попав на поверхность мнимой стены, она забурлила, зашипела и… пропала, с невиданной скоростью впитавшись в «дверной проем». Тот, в свою очередь, потемнел, утратив иллюзорную кирпичную текстуру, пошел буграми и трещинами и, наконец, потеряв эластичность и упругость, провис, словно тряпка. Ксюша Стрела оборвала мучения хамелеона хлестким, тренированным ударом кулака. Безжизненная субстанция под ее рукой взорвалась целым фонтаном ядовито-желтых брызг и разлетелась на сотни рваных кусочков. Часть капель угодила Стреле на не прикрытое противогазом лицо и оставила после себя крошечные ожоги и язвочки. К счастью, глаза бойца оказались не задеты, а ранки — не особо болезненными.

— Быстрее! — Пришедший в себя Гринько вновь взял на себя роль спасителя. — Эта гнусь очень быстро регенерирует. Бежим!

Дважды просить не пришлось — уже через пять секунд весь «волчий» отряд в полном составе выстроился в холле пятиэтажки. Покинув западню, солдаты спецназа шумною девичьей толпой обступили смущенного Славика. Ира Броня, несколькими минутами ранее обвинявшая новоявленного героя в трусости, завопила:

— Качай головастика!

— Ура умнику! — завизжал нестройный женский хор, и тщедушное тельце перепуганного Вячеслава Аркадьевича Гринько, подхваченное не по-женски сильными руками, трижды взлетело под высокий потолок.

Громко отпраздновав первый успех, «волки» выдвинулись в путь. Отмеренный генералом километровый марш-бросок вдохновленная команда прошла на удивление быстро и споро, не встретив на своем пути никаких препятствий.

* * *

Боли не было. Совсем. Только нахлынувшее чувство свободы — безбрежной, абсолютной, дарующей необыкновенную легкость, опьяняющее эйфорией. Все страшное закончилось. Все было позади.

Хозяйка Медной горы стояла перед ним, и он видел ее прежний, человеческий облик!

Ссохшиеся губы с трудом разлепились:

— Аня…

Она чуть качнула головой:

— Нет. Но точно и не Хозяйка… тебе. Нет у меня больше власти над тобой, Ваня Мальгин.

— Я не понимаю.

Она позволила себе слабую тень улыбки:

— Ты всегда был тугодумом. Правда, очень славным и отважным.

— Что с моими глазами, почему они…

Хозяйка улыбнулась чуть шире:

— Твой внутренний голос принадлежит славному и отважному тугодуму, а значит, так же глуп и наивен, как его владелец. — Она провела рукой по лицу. — Мидзару не имеет никакого отношения к глазам. Есть лишь сознание и ничего более. Ты победил меня. Взошел на алтарь, и победил.

— Но…

— Не было никаких сталагмитов. Лишь игра разума и преодоление себя. Когда-нибудь поймешь, обязательно поймешь…

— Так ты не убьешь меня?

Хозяйка подошла к Ване вплотную и попыталась обнять — призрачная рука прошла сквозь него, так и не коснувшись.

— Нет больше власти. Ни убить, ни приголубить… А теперь уходи, я очень не люблю, да и не умею проигрывать. Мои слуги выведут тебя и твоего друга на ту сторону — считай это подарком. И никогда не возвращайся сюда, иначе я найду, как отомстить — за обиду, за разочарование, за поражение…

— Я буду скучать по тебе.

Хозяйка поменялась в лице — побледнела, осунулась:

— Не стоит, Ваня. Правда, не стоит.

— Тогда по Ане…

— Ты помнишь, как у Бажова заканчивается тот самый сказ? Про Хозяйку?

Юноша неуверенно пожал плечами.

— Худому с ней встретиться — горе, и доброму — радости мало… А теперь прощай, мой глупый герой.

Фигура в длинном старинном платье растаяла, а на полу что-то блеснуло. Ивану показалось, что это крошечная ящерка в золотой короне юркнула в невидимую щель.

Мне знакомо, как обидно, когда ты

Не допел, не домечтал, не дожил —

Я привык быть неизвестным солдатом,

Что лежит в грязи, снегу или ржи.

Где погиб я в первый раз? Что за дата?

Сколько битв, эпох и армий назад?

Я устал быть неизвестным солдатом —

И не надо мне посмертных наград!

Только вновь на мне шинель или латы.

Только силы, как всегда, не равны.

Я готов быть неизвестным солдатом,

Но хочу хоть раз вернуться с войны.

Небо приняло не всех. Лишь двое бойцов из уполовиненного отряда Маркуса прилипли к иллюминаторам и жадно пожирали глазами белую пелену тумана, укрывшего микрорайон Ботанический, да слабо видимую вдали серую мглу Пояса Щорса. Оставшиеся пятеро наружу старались не смотреть — кого мучила совершенно понятная для «подземной крысы» боязнь высоты, а кого мутило в приступе морской болезни. Сам Маркус, казавшийся со стороны расслабленным и даже умиротворенным, в душе метал громы и молнии. Он проклинал туман, лишивший его возможности самолично выследить и наказать мятежного генерала и вражеских лазутчиков. Вдобавок, пришлось разделить и без того не слишком боеспособную группу, лишь бы изловить Генриха Вольфа.

На самом деле, Тевтон не особо нуждался во всех этих так называемых бойцах. Будучи по натуре одиночкой, он вполне мог обойтись без своры сопровождения, тем более такой калечной и неумелой.

«Ненавижу дилетантов!» — в очередной раз чертыхнулся Маркус и с нескрываемым презрением осмотрел вверенную ему «инвалидную» команду:

весящий более центнера Гера Кабан, больше похожий на жирную, отожравшуюся свинью, ленивую и вечно сонную;

смуглый, длинноносый Ираклий, основным достоинством которого являлось умение задорно выплясывать зажигательные восточное танцы и петь заунывные, протяжные песни на каком-то каркающем языке. Умения — одно важнее другого для настоящего солдата;