– Я так береглась, – выдавила она.

Я капнула лавандового масла на указательный палец, провела по ее лбу, намазала виски, чтобы ее успокоить.

– Знаю, – ответила я.

Что тут еще скажешь. У Канты уже никогда не будет детей.

– Я так радовалась бы, если бы родила девочку. Почему бы и не девочку? Может, она выжила бы.

Я не поняла, откуда у нее эти мысли (и правда ли она так считает), но было ясно, что Канта страдает. Она была бы рада переписать все, что случилось за эти два дня, придумать другой финал. Да и кому из нас не хотелось бы того же.

– Знаю, – повторила я. – Ведь вы отлично ладите с Радхой.

Она еле заметно улыбнулась.

– Вряд ли можно назвать меня хорошей воспитательницей. По моему недосмотру она сбилась с пути.

– И по моему. Но все равно она очень вас любит.

Я наклонила голову.

– За пять месяцев ни одного письма. Ни единого.

– А ты ни разу не приехала ее проведать.

– Она такая упрямая.

– Как и ты, – ответила Канта.

Я выпрямилась. Она права: мне следовало сделать первый шаг.

Я выглянула в окно.

– Я видела в саду Ману.

– Это я его отправила погулять. Что проку нам грустить вместе. – Она поймала мой взгляд. – Он так ждал этого ребенка.

– Тс-с-с. – Я помассировала точку между ее бровей.

– Ману сказал, Радха родила мальчика.

Мы молча смотрели друг на друга.

– Красивый, наверное.

Сейчас мне не хотелось о нем говорить. Ведь Канта так страдала. И я выкинула нечто совершенно на меня не похожее. Взяла прядь ее волос, выпятила верхнюю губу и зажала волосы меж носом и губой, подражая усам Баджу.

– Мадам, – проговорила я, передразнивая его деревенский говор, – я сбежал! Взял у вашей саас деньги из кошелька, чтобы добраться до вас. Пожалуйста, не говорите ей. Иначе она непременно посадит меня в тюрьму.

Канта улыбнулась сквозь слезы, положила руку мне на голову, точно хотела благословить – жест стариков и святых.

Едва Канта уснула, как я пошла в палату для новорожденных.

У сына Радхи были две руки, две ноги, десять пальцев на руках и десять – на ногах. Красивый младенец. Кожа его была изумительного оттенка – чай со сливками. Еще у него были тонкие, как паутинка, густые черные волосы. Я погладила его по шелковистой щечке, пощекотала пухлые ножки. Меня тянуло к нему, точно магнитом. Мы одной крови. У нас обоих глаза цвета моря. Наверное, в прошлой жизни мы были братом и сестрой.

– Почему у вас нет детей?

Я обернулась: в палату вошел доктор Кумар. Я не знала, что ему ответить.

Он смущенно нахмурил лоб, уставился на мой паллу.

– Прошу прощения. Бестактный вопрос.

Я посмотрела на спящего младенца. Его зрачки под розовыми веками бегали туда-сюда. Он провел на этой земле всего час. Что ему снится? Он раскрыл крохотный кулачок, потом снова стиснул, словно выжимал сок из манго.

– Я не замужем.

– То есть вы… прошу прощения, мне казалось, вы миссис Шастри.

Я в разводе. Причем уже официально. Но признаться в этом не поворачивался язык.

– Я была замужем. Давно.

Интересно, знает ли Джей Кумар о нас с Самиром. Я взглянула в его лицо, в его глаза с устремленными вниз внешними уголками, и решила – вряд ли. В его вопросе не было подвоха.

– А вот у вас наверняка есть семья. – Я улыбнулась.

– Была. Давно, я еще маленький был. – Он опустил ладонь: мол, вот такой. – Ни братьев, ни сестер у меня не было. Родители умерли – погибли в автокатастрофе… – Он снял с шеи стетоскоп, аккуратно обернул трубку вокруг металлических дужек; крахмальный халат его зашуршал.

– Соболезную.

– Это было давно. Я тогда еще ходил в коротких штанишках. Меня воспитала тетя; ее уже нет в живых. Она оплачивала мое обучение.

Зашла медсестра – проведать своих крошечных подопечных. Сын Радхи лежал в кроватке в углу, в стороне от прочих новорожденных. На его кроватке, в отличие от других, не было карточки с фамилией. Но белье было чистое, щечки розовые, и спал он спокойно. За ним явно ухаживали как следует.

– Как вы оказались в Шимле?

– Окончил частную школу для мальчиков. Имени епископа Коттона. Потом учился в Оксфорде – там и познакомился с Самиром.

Тут до меня дошло: я забыла послать Самиру телеграмму, что Радха родила сына.

– Вы сообщили во дворец?

– Непременно сообщу, – заверил доктор Кумар. – Пока времени не было заполнить их анкеты. Там страниц десять, если не двадцать, и нужно все подробно указать. Измерить каждый ноготок. И прочие части тела. – Он усмехнулся и застенчиво посмотрел на меня.

Я рассмеялась.

Он сверил наручные часы с теми, что на стене.

– Мне пора в поликлинику. Идемте со мной. Я хотел бы, чтобы вы осмотрели кое-кого из пациентов.

– Сейчас?

– А зачем откладывать? Радха проснется не скоро.

Сын Радхи тихонько закряхтел и дрыгнул ножкой. Мы повернулись к нему.

– Вы помните, что пускать к нему Радху нельзя?

Он вскинул руки: сдаюсь.

– Сестры все знают. Они получили распоряжение.

Маленькая поликлиника расположилась на первом этаже больницы. Стены были зеленые, точно зубная паста. Половину стульев заняли местные жители: женщины в ослепительных кофточках и юбках цвета гималайской флоры, в расшитых орхидеями шалях; мужчины в длинных шерстяных рубахах, грязно-бурых пиджаках и теплых пахарских[59] топи.

Доктор Кумар подошел к миловидной медсестре за стойкой.

– Сколько сегодня, сестра?

– Четырнадцать.

От улыбки на его подбородке обозначилась ямочка.

– В два раза больше обычного.

Он проводил меня в тесный кабинет, указал на стул.

– Моя приемная, – пояснил он. – Другой нет.

Стол его был завален бумагами, стопками рецептурных бланков; здесь же стояла чернильница. На последнем номере журнала «Тайм» лежал раскрытый медицинский справочник. На стене фотография Ганди-джи в окружении лидеров Индийского национального конгресса[60]. За спиною Махатмы простирался знакомый пейзаж: Шимла в цвету.