Ее грудь полна молока, потому что я не позволила ей покормить ребенка. Она нуждается в нем так же сильно, как он в ней. Но я видела то, о чем Радха не знала: несчастных женщин, умолявших мою саас избавить их от обузы. Там, где она видела радость, я видела трудности. Где она видела любовь, я видела обязанность, ответственность. Что, если они две стороны одной медали? Разве с тех пор, как Радха вошла в мою жизнь, я не чувствовала одновременно любовь и долг, удовольствие и злость?

Я встала.

– Я тебе кое-что принесла. – Я достала из сумки два термоса, открутила с одного крышку-чашку и налила в нее горячий отвар.

– Выпей. Он горький, но грудь болеть перестанет.

Она поморщилась.

– Ну пожалуйста.

– А что там? – Она заглянула в чашку, принюхалась.

– Корень лопуха. Листья коровяка. Щепотка корней одуванчика. Припухлость спадет.

Радха отпила глоток, наблюдая за тем, как я наливаю в другую чашку горячую жидкость из второго термоса. Этим отваром я смочила две фланелевые тряпочки.

– Расстегни халат.

Радха поставила чашку на тумбочку, вытерла глаза тыльной стороной ладони. Расстегнула халат, обнажив грудь. Соски ее увеличились в два раза по сравнению с тем, какой она приехала в Джайпур. Сестра вспыхнула, но я притворилась, будто не замечаю ее смущения, и аккуратно наложила компрессы на обе груди.

Радха вздохнула, закрыла глаза.

– Имбирь?

– И масло ромашки. Еще цветки календулы.

Она расслабилась, сделала глубокий вдох.

Так саас учила меня выражать любовь. Не говорить, не ласкать – лечить.

Послышалось щебетанье, мы обернулись и увидели, что за окном порхнула желтобрюхая пеночка.

– Тетина грудь тоже налилась молоком.

Я вздохнула.

– Я предлагала сделать ей компресс, она отказалась. Хочет, чтобы болело. Наверное, так ей проще смириться со смертью ребенка. Грудь поболит-поболит, но потом молоко уйдет.

На глаза Радхи снова навернулись слезы.

– Мне так стыдно. Мой-то ребенок жив.

– Ты ни в чем не виновата.

– Она оставила мужа, приехала в Шимлу из-за меня. И вот как все кончилось.

– Больница леди Брэдли оборудована гораздо лучше джайпурской. Здешний воздух полезнее при астме. К тому же она хотела поехать с тобой.

Пеночка вернулась с партнером; птицы сели на рододендрон за окном. Самец поглядывал по сторонам, самочка чистила клювом перья.

– Но у нее ведь еще будут дети?

Придется ей сказать.

– Доктор Кумар говорит, вряд ли.

– Ой.

Самочка пеночки повернулась к нам – то ли смотрела на нас, то ли любовалась своим отражением в стекле.

– Знаешь, раньше мне хотелось, чтобы моей джиджи была тетя, а не ты.

Мне было больно это слышать, но я ничуть не удивилась.

– Но в день, когда я отправила тебе телеграмму, я была счастлива, что ты моя сестра.

Я поймала ее взгляд. Радха не отвернулась.

– Я знала, что ты приедешь и все исправишь.

Твердость моя растаяла. Она ждала меня, хотя злилась и, по ее словам, ненавидела меня. Я погладила покрывало на ее кровати, шершавое от постоянной стирки и глажки. Сжала лежащую на коленях ладонь Радхи. Она не отдернула руку.

– Как там Малик? – спросила она.

– Работает. Разносит заказы – укрепляющие средства для волос и прочее. Регулярно заглядывает ко мне. Думает, что мне нужно общество.

– А разве нет?

Я пожала плечами. Сменила теплый компресс на холодный. Радха вздохнула, и я догадалась, что боль почти прошла, а с нею и желание покормить малыша грудью.

– Ты говорила, у тебя теперь почти нет клиенток на мехенди.

Я думала, Канта ей рассказала.

– Они не доверяют мне. Думают, что я воровка.

Радха подняла брови.

– Чушь какая! С чего они взяли?

– Сплетни. Бесстыдная ложь.

Я убрала холодный компресс. Радха задумчиво застегнула халат.

Я выглянула в окно. Тучи закрыли солнце, и я увидела свое отражение в стекле. Под глазами темнели круги, по краям рта залегли морщины. В свете флюоресцентной лампы заметна была седина и глубокие морщины на лбу. И еще я сутулилась. Старею. Я взглянула на руки. Грубая кожа бугрилась венами, точно изрытая колеями дорога.

Доктор Кумар нерешительно замер в дверях, смутившись, что потревожил.

– Все хорошо? – Он посмотрел на Радху: – Как вы себя чувствуете?

– Лучше. – Она рассказала ему о травяном компрессе.

– У вас масса талантов, миссис Шастри, – заметил он. Осознав, что засмотрелся на меня, доктор перевел взгляд на Радху, потом на пустую койку Канты и, наконец, на стопку бумаг в руках. – Мне нужна ваша подпись.

А. Официальные документы, подтверждающие рождение нового наследного принца. Я встала, чтобы взять бумаги, но у меня подкосились ноги, и я снова села.

– Если можно, чуть позже, доктор.

Он кивнул и вышел из палаты.

Радха улыбнулась.

– Что смешного?

– Он. – Она кивнула на дверь, за которой скрылся доктор Кумар. – Он всё твердил, что мой ребенок родится спортсменом, и у него правда очень крепкие ножки.

Разумеется, Радха думала, кем вырастет ее сын. Видела его крикетистом. Лучшим подающим. Чем он полюбит завтракать – кичри или алу тикки? Какие у него будут волосы – прямые, как у нее, или кудрявые, как у отца?

– Джиджи, – робко начала Радха, – можно мне еще раз увидеть ребенка? Обещаю, что больше не буду кричать.

Я привстала было с койки, но Радха неожиданно сильно схватила меня за руку и сжала мои пальцы. Ладонь у нее была теплая, чуть влажная. Я села обратно.

– Джиджи, я понимаю, ты меня не ждала. Мне было года четыре, может, пять – я помешивала кипящее молоко для йогурта, когда почтальон принес очередное твое письмо. Маа взглянула на конверт и швырнула его в огонь. Я спросила, почему она не открыла письмо, от кого оно, мама пожала плечами и ответила: «От того, кто давно умер в моем сердце».

Я ничего не поняла, но решила выяснить, в чем дело. Стала прислушиваться, о чем судачат деревенские сплетницы, и догадалась, что Маа говорила о тебе. И подумала – до чего же ты сильная и смелая, раз смогла вот так взять и все бросить. А потом я приехала к тебе. Ты стала моим идеалом. Умная. Красивая. Веселая. Я так тобой гордилась. Ты столько всего умеешь. Я полюбила тебя с первого взгляда. Я-то знала, что ты есть.