Обуреваемый страхом, он отвечал односложно: типа «не знал», «приказали», «только здесь ознакомился с ужасными фактами», «верил в фюрера», «подвели рьяные подчиненные», «я всего лишь передаточное звено» и прочее. Он даже просил трибунал поверить ему, что, как только он узнал о кровавых делах гестапо, решил покинуть свой пост, но Гитлер не удовлетворил его просьбу. Припертый свидетельскими показаниями к стенке, он то бледнел, то краснел, то покрывался испариной предательски-холодного пота… Будучи адвокатом, он пытался разыграть карту человека, случайно оказавшегося на вершине РСХА. Создалось впечатление, что это была трусливая личность.

— А как вели другие военные преступники? Бытует мнение, что некоторые пытались переложить всю вину на четырех «гэ» — Гитлера, Гиммлера, Гейдриха и Гесса. Правда ли, что по-разному реагировали подсудимые на показы фильмов-доказательств?

— Да! Вели себя они неодинаково, но все гадко по-своему. Запомнилось, когда показывали фильмы «Фабрики смерти» и «Варшавское гетто». Погас свет в зале, но над 22 бандитами он горел. Я имел возможность наблюдать за их лицами. Геринг и Гесс ни разу не взглянули на экран. Шахт, скрестив руки на груди, демонстративно повернулся к экрану спиной, показывая тем самым, что к зверствам он отношения не имел. Палач Польши Франк и главный рабовладелец Заукель разрыдались…

Единственно, кто смотрел на экран с удовольствием и злорадством, был Штрейхер — один из идеологов нацизма и главный редактор газеты «Дер Штюрмер» — «Штурмовик». Он первым из нацистских бонз начал публичную проповедь о поголовном уничтожении евреев. Ему на процессе напомнили его газетные слова, обращенные к нации. Я их выписал из недавно прочитанной книги «Семь узников Шпандау» Фишмана, а потому и вспомнил. Вот они:

«Вы должны сознавать, что евреи хотят погубить наш народ… На протяжении тысяч лет евреи уничтожали другие народы; давайте начнем сегодня дело уничтожения евреев… Евреи всегда жили кровью других народов, им нужны были убийства и жертвы… Полная и окончательная победа будет достигнута, когда весь мир освободится от евреев».

Беспардонному Штрейхеру нечем было крыть, поэтому он стремился сделать хорошую мину при плохой игре…

Кейтель пытался позиционировать себя ярым сторонником исполнительного пруссачества. Запомнились мне его слова в оправдание своего «послушания», я их записал, о том, что традиции и особенно склонность немцев сделали, мол, нас милитаристской нацией. Свидетель генерал Винтер на процессе напомнил «исполнительному» Кейтелю слова о том, что если он так пекся о чести, то надо было выбрать неповиновение, коль повиновение не приносило чести. Вообще он держался по-военному. Стоял всегда прямо, словно кол проглотил. В последнем слове подсудимый высокопарно изрек, что он заблуждался и потому не был в состоянии предотвратить те глупости, что необходимо было предотвратить.

— В этом моя вина! — воскрикнул фельдмаршал.

Так и хотелось тогда напомнить слова его земляка Отто фон Бисмарка, что глупость — дар Божий, но злоупотреблять им не следует.

Генерал-полковник Иодль куражился больше, подражая Герингу. Он пытался вести себя в рамках «армейца, крепкого духом». Был бы я помоложе, можно было написать целую книгу воспоминаний. Жаль, что не сделал этого.

— Леонтий Иванович, вы работали под руководством легендарного С.Н. Карташова и были причастны к фильтрационным мероприятиям в приемно-пересыльных лагерях. Накануне Дня Победы не могли бы вы вспомнить какой-нибудь из эпизодов вашей оперативной работы, завершившийся, как говорят оперативники, «конкретным конечным результатом?»

— На фронте была масса подобных эпизодов, но я остановлюсь на случае, происшедшим во время моей службы в ГСВГ. Это было уже в мирное время — в 1947 году. Мы получили сигнал, что в Восточном Берлине проживает немка, муж которой азербайджанец по фамилии Самедов, обитает в ФРГ. Проверили его по учетам. Выяснилось, что с 1941 года он числится как пропавший без вести. Стали глубже проверять обстоятельства исчезновения его с передовой. Оказался он перебежчиком — изменил Родине в бою. Кроме того, через немецкую агентуру узнали, что он периодически нелегально навещает супругу. Решили устроить засаду на квартире немки, но он сбежал из-за нерасторопности молодых сотрудников.

Второй приход оказался для него последним. На допросе Самедов подтвердил данные об инициативном побеге к немцам в начале войны. По его заявлению, это преступление было совершено им под Брянском.

Западногерманская разведка Гелена сразу же прибрала его к рукам и стала готовить для «большой работы» — заброски на территорию СССР. Но карьера агента БНД (Федеральная разведовательная служба ФРГ) не состоялась — советская военная контрразведка во взаимодействии с немецкими друзьями, так мы называли тогда коллег из ГДР, пресекли шпионскую акцию. Подобных случаев было масса. Когда-нибудь расскажу…

— Чем живете сейчас? Бываете ли на родине в Тульской области?

— Последний раз был с сыном. Ездили на автомашине — поездом уже не могу, старость — не радость. Приехал и оказался раздосадован диким случаем…

— Что же случилось?

— Понимаете, в соседнем селе Голощапово стояла небольшая изумительная по красоте церквушка. Стояла себе да стояла. Сколько раз мимо нее я проезжал и радовался ее золотыми куполами. Советские богоборцы не разрушили, немцы были — не подняли на нее руки, а вот пришли «новые русские», и очень им понравились, видно, купола. За ночь, как говорили мне местные жители, вывезли церквушку- остался только один фундамент. Местная власть тоже «не знает», кто совершил этот вандализм и когда. А поэтому на душе от того дня кисло и противно. До чего может довести людей нажива…

Мы долго еще сидели на небольшой кухоньке с отставным полковником. Он говорил и говорил. Показывал свои фронтовые фотографии и блокнотные заметки. Потом словно встрепенулся и вымолвил:

— Понимаешь, мой молодой коллега, время идет, нет, стремительно несется, а проклятых вопросов не становится меньше.

— Каких же?

— До сих пор ни в одной лаборатории не получено противоядия от фашизма — этой безусловной чумы двадцатого века. Перекочевала она уже в двадцать первый век, только под другими лозунгами, программами, идеями…

— Я думаю, одолеем ее.

— Надеюсь!

— Какую проблему вы видите сегодня в толковании истории прошедшей войны?

— Скажу откровенно, ни один период в истории XX века не подвергался такому форсированному искажению, как начальный период Великой Отечественной войны. Именно по этому периоду высказано сколько выдумок, что приходится напоминать снова и снова то, что было на самом деле, а не высосано из пальца.

Так, в периоды правления Хрущева и Ельцина наша пресса усиленно внедряла миф о страшных репрессиях в армии в 1937 году, в ходе которых было якобы уничтожено 37 тысяч офицеров. Я был не только слепой свидетель, но и зрячий исследователь этого времени. Дело в том, что 37 тысяч — это не число уничтоженных, а число уволенных из армии по всем мотивам: 8 тысяч — по смерти, болезням, здоровью и моральному разложению и 29 тысяч — по политическим соображениям. К 1 января 1941 года из этих 29 тысяч 13 тысяч были восстановлены в кадрах РККА, а из оставшихся 16 тысяч уволенных арестовано около 6 тысяч. Из них расстреляно было около 3 тысяч. На 1 января 1941 года в Красной армии насчитывалось 580 тысяч офицеров, так что количество репрессированных составляло не более 1–1,5 %, то есть не превышало естественной убыли.