Вернемся, однако, к основному тезису. Неверие русских людей в свою способность самим решать свои дела имеет давние корни. Прежде всего, это связано с глубоким индивидуализмом, царящим в русском обществе. Да, собственно говоря, никакого «русского общества» сейчас просто нет. Есть отдельные люди, никак и ничем не связанные друг с другом. В то же время все остальные народы — кто больше, кто меньше — всегда взаимоучаствуют в общих делах. Каждый еврей, грузин, турок, негр из племени убо, твердо знает — в случае конфликта с чужаком «свои» его поддержат, выручат чем могут, вытащат из тяжелой ситуации, в крайнем случае хотя бы посочувствуют. Русские этого не умеют и не хотят. Некоторый наведенный национализм (скажем, нелюбовь к «лицам кавказской национальности») есть явление вторичное и реактивное: те же «лица» очень уж постарались, чтобы вызывать к себе нелюбовь. И то — их до сих пор скорее боятся, чем ненавидят. Что касается русской способности к самоорганизации, то она равна нулю. Можно сказать, что, если «дети разных народов» извлекают пользу от своей принадлежности к своей нации, то русским быть сейчас бесполезно.

Все это, прямо скажем, не радует. Но, вместо того, чтобы еще раз посыпать голову пеплом, и предаться стенаниям по поводу собственного несовершенства, лучше подумаем, «кто виноват и что делать».

Давайте посмотрим на народы, уверенные в себе, единые, сильные, умеющие действовать сообща, и бить миллионнопалым громящим кулаком. И зададимся вопросом — а что, собственно, они имеют такого, чего не имеем мы?

Мы-де не едины, разобщены, а вот всякие там «евреи» и «кавказцы» (или те же «цивилизованные европейцы») едины, у них есть «взаимовыручка», и вообще они «любят друг друга».

Но так ли это? Если заглянуть внутрь «национального быта» этих замечательных национальных сообществ, мы увидим странную картину: ни о какой такой великой «взаимной любви» там и речи нет. Нет у них и желания заниматься «взаимовыручкой», во всяком случае, добровольно. Сообщества «успешных наций» — это сообщества жесткие, чтобы не сказать жестокие. И жестоки они прежде всего к себе. В том смысле, что они никогда не позволят своим членам нелояльности по отношению к сообществу: если ты наш, ты должен быть с нами.

Чтобы стало понятнее, о чем речь, приведу пару примеров. В славный период «парада суверенитетов» (когда по всему бывшему Союзу шли русские погромы) можно было столкнуться с такими вот коллизиями. Когда наступает время «решать русский вопрос», какой-нибудь «местный» потихоньку говорит своему хорошему русскому другу: «Дарагой, уезжай, скоро уезжай, дэнэг тэбэ дам, да, толька уезжай. Завтра ваших бит будут, убит могут. Уезжай». Но если русский все-таки не уедет, этот самый местный друг мог прийти вместе с толпой погромщиков и убить этого русского — вместе со всеми. Нет, он не плохой. Ему будет жалко своего русского друга. Но против своих он не пойдет, что бы они ни делали. Он, может быть, даже осудит своих соплеменников — но в душе. Потому что это его соплеменники.

Не надо думать, что так ведут себя только «дикари». Когда, скажем, эмансипированные американские евреи, кряхтя и скупясь, выплачивают сионистским эмиссарам немаленькие деньги «на государство Израиль», им это может совсем не нравиться. Но тот, кто откажется давать денежку на святое, поимеет неприятности со стороны всего еврейского сообщества — а это бесконечно важнее всякой «экономии средств». Торг здесь неуместен.

Точно так же культурные и вежливые японцы или веселые разбитные американцы поддерживают внутри своих сообществ соответствующую дисциплину. Да, есть вопросы, по поводу которых допустима «вражда и конкуренция», более того, она даже поощряется. Однако вера в «великую Японию», или «Америку Намба Ван Форева», вбивается в голову с малолетства, причем «не лаской, так таской». Никто не убеждает детишек, что их страна и их народ — самые лучшие. Нет, им просто демонстрируют, что всякий, кто говорит что-то другое, немедленно получит в глаз, а если будет настаивать — станет изгоем и парией.

Тут-то и кроется разгадка. Успешные нации едины не потому, что преисполнены духом взаимного любования. А потому, что там каждый боится «своих» больше, чем «чужих». Это приводит к тому, что внутри сообщества (и, шире, нации в целом) имеет место быть жесткая внутренняя дисциплина. Каждый знает, за что «свои» его одобрят, а за что — осудят и накажут. Более того, наказывают не только за отступничество, но и за недостаточное усердие. Бьют своих, чтобы чужие боялись. И чужие — боятся. А что же русские? Увы, ничего похожего.

Конечно, так было не всегда (иначе бы наш народ не дожил до нынешнего века). В старые времена — скажем, еще в позапрошлом столетии — в хорошей русской семье (скажем, крестьянской или купеческой) расшалившийся отпрыск, позволивший себе сказать что-либо дурное про Веру, Царя или Отечество, был бы немедленно и пребольно наказан, а при настаивании — общее гнушание: таким людишкам плевали вслед и, уж во всяком случае, не держали в общении. Однако за два века мы этому разучились. Попросту говоря, мы распустились, и распущенность привела нас к неуважению себя, и пресмыкательству перед чужими. Кто не боится своих, будет бояться чужих. И, увы, уже боимся.

Теперь, наконец, можно и спросить, откуда такая напасть. Конечно, все можно списать на обстоятельства: последние двадцать лет «советской власти» (действительно маразматической), помноженные на десять лет «перестройки» и «реформ» (действительно кошмарных), могут испортить даже самый лучший народ. Но дело серьезнее и глубже: распущенность, невнимание и неуважение к себе — это вообще характерная черта последних столетий русской истории.

Известно и то, «отколе есть пошла» эта зараза. Разложение началось с «верхов». Конечно, рыба гниет с головы, но тут была специфическая причина: уродливая «европеизация», начатая Петром Первым и не закончившаяся до сих пор.

Сама по себе «европеизация» ничем не плоха. Учиться вообще полезно, в том числе и у европейцев — если учишься хорошему. Проблема в том, что плохое усваивается легче и быстрее. Так, к примеру, петровские вельможи заводили себе гаремы — будучи искренне убежденными, что это «очень по-европейски». Сами европейцы, разумеется, в ужасе отшатнулись бы от такого варварства…

Конечно, петровские времена только «обозначили процесс». Через известное время появились постоянные поставщики вредных фантазий, выдаваемых за «новейшие европейские идеи». Эту работенку взяла на себя так называемая «интеллигенция», представлявшая (и представляющая) собой сборище людей недообразованных, невоспитанных, и к тому же на удивление подлых, зато «знающих иноземной грамоте», способных читать французские бульварные газеты и переписывать из них «кое-что» в газеты российские, зарабатывая себе таким образом на хлеб. Стоит притом заметить, что самым невинным из интеллигентских занятий было как раз чтение французских газет, и ничто иное. Вовсе не надо думать, что виной всему российскому «нигилизму» было проводимое французскими газетами западное влияние: это будет неправда. Например, русское дворянство, тоже не испытывавшее проблем с языками, и к тому же несоизмеримо более «европейское» по всем статьям, состояло из людей в высшей степени патриотических и верноподданнических убеждений.