— Выслушайте меня. Я не могу…

Она мотнула головой и, наверное, сломала бы ему нос, если б он в последний момент не отвернулся и не выпалил то единственное, что могло заставить ее понять.

— У меня на корабле были пороховые обезьяны!

В комнате стало тихо-тихо, слышен был только звук их тяжелого, прерывистого дыхания. Уиннифред спиной ощущала твердый стук сердца Гидеона и его горячее и влажное дыхание на затылке.

— Вы знаете, что такое пороховая обезьяна, Уиннифред?

Хотела бы она, чтоб ей было все равно.

Она не ожидала, что его отказ причинит такую боль, ранит так глубоко. Но случилось именно так, и ее напугало и разозлило, что он имеет над ней подобную власть. Ей хотелось забрать эту власть назад. Хотелось сказать ему, чтоб отправлялся прямиком к дьяволу вместе со своими пороховыми обезьянами. Но страдание в его голосе, тихое отчаяние, заставившее ее резко прекратить вырываться, сделали уход невозможным.

— Нет, — прошептала она.

— Вы позволите мне объяснить?

«Нет. Я не желаю этого слышать».

Она чуть заметно кивнула.

— Спасибо.

Гидеон отпустил ее, наклонился, чтобы поднять свою трость, прошел к буфету и плеснул в стакан бренди.

Пока она смотрела, как он наливает себе выпить, по позвоночнику прокатилась дрожь. Что это за объяснение, которое требует бренди в одиннадцать часов утра?

Он повернулся к Уиннифред со стаканом в руке, с застывшим, словно каменным лицом. Она вспомнила, как тринадцатилетняя услышала от незнакомого человека известие о смерти своего отца. Тот посыльный выглядел тогда точно так же, как сейчас Гидеон, — решительным и отстраненным.

— Пороховая обезьяна, — начал Гидеон, — это маленький мальчик, который во время сражения подносит к пушкам порох. Он держит его под рубашкой, чтобы защитить от искр. На каждом военном корабле есть хотя бы один мальчик — подносчик пороха.

Она облизнула внезапно пересохшие губы.

— И у вас на корабле был такой?

— У меня их было шестеро.

— Шестеро? У вас на корабле было шесть мальчишек?

Он рассмеялся тихо и невесело.

— О, у меня было их гораздо больше. Чуть ли не четверть команды была моложе двадцати.

Он надолго уставился в свой стакан, словно мог найти там ответ или просто место, чтобы похоронить вопросы.

— Гидеон…

— Нельзя мне было становиться капитаном корабля. Не должен я был нести ответственность за тех мальчишек.

— Я не верю, что…

— Я не хотел брать мальчишек на «Стойкий», но ты берешь то, что тебе дают. Война есть война. Ты делаешь все, что в твоих силах, с тем, что имеешь… Я посчитал лучшим отправить их в трюм. Каждое сражение я самого младшего отправлял в трюм, чтобы уберечь. — Он покачал головой и осушил стакан. — Это не помогало.

Она прикрыла глаза, когда до нее дошел весь ужас того, что это означало.

— Мне так жаль.

От неожиданного грохота она отпрыгнула назад, Гидеон швырнул свой стакан о камин, и тот разбился на сотни блестящих острых осколков. Гидеон развернулся к ней, лицо холодное и злое, а мышцы вздуты так сильно, что, казалось, они вот-вот лопнут, как стекло.

— Дети! Что, к чертям собачьим, я знал о детях?!

— Гидеон…

— Я скажу вам, что я знаю теперь! Что узнал очень скоро. Достаточно одного ядра и одной доли секунды, чтоб разорвать на части почти дюжину мальчишек! — Он провел дрожащей ладонью по волосам. — Всего одно ядро. Одно ядро и капитан, ответственный за то, что поместил их на пути у этого ядра.

— Нет, это неправда. Вы…

Она не договорила, когда лакей постучал в открытую дверь. Глаза его метнулись к осколкам стекла, но, как и ожидалось от человека его положения, лицо не выдало ни единого намека на эмоции.

— Милорд! Вам или мисс Блайт нужна помощь?

Уиннифред беспомощно смотрела, как Гидеон силится взять себя в руки.

— Нет. У нас все в порядке. Спасибо.

— Послать за служанкой?

— В этом нет необходимости.

— Хорошо, милорд.

Уиннифред слушала звук удаляющихся шагов лакея, но не сводила глаз с Гидеона. Вспышка гнева погасла, и на ее место пришло смирение. Она не знала, что хуже.

— Гидеон…

— Нет. — Он вскинул руку. — Я больше это не обсуждаю. Я просто хотел объяснить. Хотел, чтоб вы поняли, почему я не могу… не буду больше никогда ни за кого нести ответственность.

Например, за жену, дошло до нее.

— Но…

— Оставьте, Уиннифред.

Боясь, что он опять замкнется, она твердо заявила:

— Не оставлю. Потому что вы не виноваты.

— Вас там не было! — огрызнулся он.

— А разве вы просили мальчишек себе в команду? — воскликнула она. — Разве вы вербовали их или платили за их патенты? Вы стреляли из пушки, которая убила их? Построили корабль, на который их отправили служить? Начали войну, которой потребовался военный корабль?

— Нет, я…

— Вот где лежит вина, — настойчиво продолжала Уиннифред. — Она не ваша. Вы делали все от вас зависящее с тем, что имели, — вы сами так сказали. Если б политики, короли и выскочки-тираны, мнящие себя императорами, делали бы все от них зависящее для людей, за которых несут ответственность, у нас бы никогда не было войны — или детей, участвующих в ней.

Скан и вычитка Романтической библиотеки: http://romanticlib.org.ua

— Люди всегда воюют. — Он покачал головой и отвернулся от нее к окну. — Всегда. С этим нельзя ничего поделать, просто лучше держаться от этого в стороне, а если не выходит, находить удовольствие в жизни, где и когда можешь.

Уиннифред смотрела ему в спину, лихорадочно пытаясь найти способ достучаться до него, помочь. А потом ей пришло в голову…

— Вы… я хоть немного дорога вам?

Он полуобернулся и бросил удивленный взгляд.

— При чем тут это?

— Ответьте на вопрос. — Если она нашла в себе смелость спросить, то он тоже может найти в себе смелость ответить. — Я вам дорога?

— Да, — четко ответил он. Повернулся и удержал ее взгляд, словно хотел убедиться, что она воспринимает это всерьез. — Вы же знаете, что да.

Облегчение было таким огромным, что ноги стали ватными. Ей захотелось кинуться ему на шею и рассмеяться. И захотелось сесть. Не обращая внимания ни на одно из трех желаний, Уиннифред решительно кивнула.

— И если б мы были на корабле, в эту самую минуту, и началось бы сражение — куда бы вы меня поместили?