— Удачи! — шепнула я Парису, сжав его руку. — Нельзя допустить провала. Другой возможности у нас не будет.

— Задача не из простых. Мы с Энеем даже не знаем план расположения конюшен и сарая для колесниц. К тому же нельзя шуметь.

— Не думай о трудностях. Забудь о них на мгновение, иначе потерпишь неудачу. Думай только о победе и о нашем будущем. Пора, любимый.

Я показала, в каком направлении ему нужно идти, и он бесшумно исчез, его тень мелькнула в лунном свете.

Лунный свет. Он нам в помощь или в наказание? С одной стороны, нам не понадобятся факелы, дорога будет хорошо видна. С другой стороны, и мы будем хорошо видны на дороге, спускаясь с горы и двигаясь вдоль реки. Это значит, что любой страдающий от бессонницы житель Спарты, выглянув в окно, сможет рассказать нашим преследователям, в каком направлении мы поехали.

Луна, круглая и яркая, горела посреди неба, как белый фонарь. Все предметы, окутанные зловещим холодным светом, казались твердыми и острыми. Они отбрасывали короткие тени. Удивительно, но все казалось чище, чем днем.

Дворец… Каждая плитка на полу, каждая завитушка на двери, каждый выступ на крыше был в моей памяти. И вот я видела все это в последний раз. Мне хотелось погладить каждую колонну, каждую дверную ручку и сказать «Прощай!».

Все замерло, затаило дыхание. Я посмотрела на входной портик огромного здания.

«Ты вернешься сюда. При лунном свете».

Откуда в моем сознании возникли эти слова? Их словно кто-то прошептал. Змеи Асклепия… Может, это второй их дар — способность различать очертания будущего? Нет, лучше не надо. Это не столько дар, сколько проклятие.

И все-таки твердая уверенность возникла и осталась: я вернусь сюда, снова пройду по этой дорожке. Кроме этого — ничего. Никаких картин будущего.

Не обращай внимания, сказала я себе. Это все миражи, призраки будущего. Сегодня время действия, время поступка.

Я проскользнула — бесшумно, как змея, — в покои родителей. Они крепко спали. Охранники перед входом в спальню тоже спали, я не потревожила их. В лунном свете я хорошо видела лица отца и матери. Они ровно дышали во сне, укрытые теплыми шкурами — ночи стояли еще холодные.

Я склонилась над ними, долго всматривалась в их лица, потом закрыла глаза, чтобы запечатлеть их образы в памяти, и снова смотрела, чтобы лучше запомнить.

Мне хотелось их поцеловать, но я боялась разбудить их. Сердце болело.

— Прощайте, отец и матушка, — мысленно сказала я им. — Не презирайте меня, не переставайте любить меня.

Оставаться долее не было сил, я вышла. Я направилась в комнату Гермионы. Я хотела так же молча попрощаться, но когда увидела дочь, то поняла, что расстаться с ней выше моих сил.

Я склонилась над дочерью и смотрела, как безмятежно она спит, с легкой улыбкой на губах. Она была так прекрасна и так неотделима от меня, как моя душа. Я не расстанусь с ней.

Я коснулась ее плеча и шепнула:

— Гермиона!

Она медленно открыла глаза и посмотрела на меня.

— О мамочка… — спросонок пробормотала она.

— Гермиона, — я старалась говорить как можно тише, — ты хочешь отправиться в путешествие?

Он вздохнула и повернулась на другой бок.

— Не знаю… В какое путешествие?

Она еще не проснулась.

— Мы с Парисом хотим поехать к нему на родину. Посмотреть Трою. Это далеко, за морем.

Она попыталась сесть, но продолжала клевать носом и снова упала на постель.

— Надолго вы уезжаете? — спросила она.

— Не знаю. Если отправляешься в путешествие, нельзя наверняка сказать, надолго ли. С путешествиями всегда так. Обычно они продолжаются дольше, чем предполагаешь.

— Ой, нет. Тогда я не хочу ехать.

Неужели? Это немыслимый ответ, она не могла ответить так.

— Но, Гермиона, я очень хочу, чтобы ты поехала со мной.

— Нет, нет. — Она упрямо затрясла головой. — Я не хочу никуда уезжать. Тут у меня и друзья, и черепахи. О черепахах надо заботиться. И не хочу я в Трою. Какое мне дело до Трои? — Она улыбнулась и закинула руки за голову.

Но, Гермиона, я буду очень скучать по тебе. Ты должна поехать со мной.

— А папа? Он тоже едет в Трою?

— Нет.

— Ну, тогда другое дело. Тогда ты скоро вернешься, — рассмеялась она.

«Нет, — хотела сказать я. — Нет, Гермиона, не вернусь». Но не посмела.

— Гермиона, прошу тебя, поедем!

— Дай мне хотя бы подумать! Почему ты будишь меня среди ночи и задаешь такие вопросы?

— Потому что нужно ехать немедленно.

— В темноте?

— Да. Это из-за корабля, он ждет.

Она обняла меня.

— Но, мамочка, я не могу ехать немедленно. К тому же в темноте… Я не хочу.

— На небе полная луна. Все прекрасно видно.

— Мама, я не хочу ехать ни в какое путешествие. Неважно, полная там луна или нет. — Ее голос прозвучал очень твердо.

— Тогда обними меня. — Я старалась, чтобы мой голос не дрожал, а слезы не катились из глаз. Больше мне нечего было сказать. Оставалось лишь попрощаться и прижать ее к сердцу в последний раз.

Нет, это не последний раз. Я увижу ее снова, снова обниму ее. Только она будет взрослой женщиной, старше, чем я сейчас.

Провидение будущего, таинственный дар, который я получила. Все-таки дар, а не проклятие! Теперь я знала, что снова увижу дочь. Больше я ничего и не хотела, это все, что я желала знать.

— До свидания, любовь моя, — прошептала я, прижимаясь щекой к ее щеке.

— Ну, мама… зачем так переживать. — Она свернулась калачиком и тут же уснула.

В слезах я вышла из комнаты. Прислонилась к залитой лунным светом колонне и стояла, пока в глазах не перестало двоиться из-за слез.

Наверное, Афродита притаилась за соседней колонной, ибо я услышала ее ласковый шепот: «Что тебе еще нужно? Ты встретишься со своей дочерью. Ты не навсегда разлучаешься с ней. Отправляйся же на поиски счастья с Парисом».

«Жестокая богиня! — думала я в ответ. — Для тебя, как и для всех бессмертных, время — ничто. Для нас же, смертных, время — это все, что у нас есть. Двадцать лет, десять лет — для вас мгновение, а для нас огромный срок. Время изменяет нас. Гермиона больше не будет маленькой девочкой, взъерошенной и теплой со сна, которая обнимает меня и бормочет о черепахах. Но ты, богиня, не понимаешь этого. Для тебя это не имеет значения».

Я почти видела, как богиня пожала плечами.

«Конечно, не имеет значения, — ответила она. — И тебе не следует придавать этому большого значения. Хочешь ли ты вкусить от жизни все, что доступно смертному, или ты будешь колебаться, твердить: „Я не смею, увы, у меня недостаточно сил“? Решайся!»