— Но мы должны отчалить немедленно!

— Тут неподалеку есть небольшой островок, называется Краная. Бросим якорь возле него, дождемся рассвета, а потом отправимся дальше.

— Хорошо, действуйте. Действуйте! — скомандовал Парис.

Мы лавировали среди волн возле острова Краная — даже мне, лишенной опыта морских путешествий, было ясно, что море на мелководье возле острова куда более бурное, чем вдали. От капитана потребовалось большое искусство, чтобы подвести судно к дальнему мысу, который не было видно с берега Гитиона.

— Здесь нас не увидят. Любая погоня решит, что мы уплыли.

Я посмотрела на восток: небо начинало чуть светлеть.

— Мы отдохнем на берегу? — спросила я.

Конечно, я была утомлена сверх меры. Никто из нас не сомкнул глаз всю ночь.

В слабом предутреннем свете остров казался тихим, укромным местом. Он порос высокими деревьями, их раскачивал морской бриз. Возможно, рыбаки бывали здесь, но тут никто не жил.

— Нужно построить шалаш, — попросила я Париса.

— У нас на корабле есть шатры.

— Вели натянуть один.

Я стояла, дожидаясь, пока шатер вынесут с корабля. Парис отпустил матросов и сам стал устанавливать шатер.

— Я хорошо это делаю. Раньше часто приходилось этим заниматься.

— Да уж чаще, чем твоим избалованным братцам, я думаю, — сказала я, представляя расфуфыренных царских сынков, не поднимающихся с кушеток.

Парис удивленно посмотрел на меня, но ничего не ответил, продолжая свою работу. Наконец он выпрямился и пригласил меня войти.

— Моя царица, хоромы для тебя готовы, — провозгласил он.

Согнувшись, я вошла через маленькое отверстие в шатер. Внутри было темно, несмотря на занимавшийся рассвет. Парис расстелил одеяла и даже сделал подушки из льняных мешков, набив их тканью и одеждой.

— Ты на таких спишь в Трое? — спросила я.

— Нет. — Он рассмеялся. — Ты наверняка слышала, что Троя славится своей роскошью. А для бродяги и пирата такая постель в самый раз. Тебе не надоело быть царицей? Попробуй, каково быть беглянкой, которая живет под открытым небом.

Я опустилась на одеяло. Я так устала, что грубое одеяло, расстеленное на голой земле, показалось мне мягче перины из лебяжьего пуха. У меня не было сил ни думать, ни оценивать важность своего поступка.

Я легла на спину и вытянулась. Парис смотрел на меня, опираясь на локоть. До меня доносился рокот волн, разбивавшихся о камни.

— На маленьком острове всегда слышен шум волн. От него негде спрятаться, — сказал Парис.

— Он убаюкивает, — ответила я.

И правда. Эти мерные звуки напоминали барабанный бой, который прогонял все мысли, целиком заполняя голову. Волна накатывала, с шипением отступала, затем следовала пауза, и все повторялось снова. Я смотрела на Париса, его лицо стало расплываться у меня перед глазами.

Я здесь, думала я. Где? С Парисом. Мы бежали из Спарты. Все осталось в прошлом. В настоящем только я и он. Я протянула руку, обняла его за шею и притянула к себе.

Лицо Париса рядом. Я поцеловала его в губы. Это те самые губы, на которые я смотрела, когда он шутил с Гермионой, отвечал на уколы матери, прикасался к ободу моего кубка с вином. И, глядя на них, я всегда мечтала прижаться к ним, вновь ощутить их вкус, который удалось изведать однажды на краткое мгновение. Его губы — вот все, чего я желала. Я прижалась к нему. Почувствовав его сильное молодое тело, я рассмеялась.

— Что с тобой? — спросил Парис.

Я снова откинула голову на одеяло.

— Просто не знаю, что мне с тобой делать. — Я погладила его по щеке. — Я хочу сразу всего: и обнимать тебя, и любить!

— Не надо меня обожать. — Его дыхание касалось меня, когда он говорил. — Обожать буду я тебя, но сначала хочу обнять.

Он крепко двумя руками обвил меня, и сразу мысли о благоговении и обожании улетучились. От его прикосновения все мое тело ожило, по нему пробежала дрожь. Несмотря на почти болезненное состояние, я наслаждалась этим ощущением, которого не знала раньше, но так ждала, так вымаливала у богини! И вот оно переполняет меня и кружит голову, и я снова рассмеялась.

— Что с тобой? Почему ты смеешься? — спросил Парис; он боялся, не над ним ли я смеюсь.

— От счастья, — ответила я. — От счастья, которое мне наконец-то послали боги.

Афродита, смеющаяся богиня. Так часто ее называют. Не только потому, что она часто смеется над людьми, но потому, что она, в своей бесконечной мудрости, знает: влюбленный должен смеяться.

— Я хочу стать твоей женой, — сказала я.

Наконец-то! Наконец-то я стану женой.

Волны шумели все громче, мне приходилось говорить Парису в самое ухо, чтоб он расслышал меня. Мы вдвоем на необитаемом острове, в собственной крепости, вокруг лишь волны да скалы.

Я сразу получила все, чего была лишена. Афродита оказалась щедрой богиней. Мое существо билось, трепетало, пульсировало от желания. Немеет язык, по жилам жар пробегает, смотрят, ничего не видя, глаза, звон непрерывный в ушах. Я хочу обладать Парисом. Все остальное не имеет значения. И за блаженство этого обладания не жалко отдать ни царство, ни целый мир.

Всю ночь мы не выпускали друг друга из объятий. Теперь мы навеки связаны, какое бы будущее ни ожидало нас. Что однажды связано, того никому не дано развязать.

Я лежала, глядя в потолок шатра. Так вот о чем говорят люди. Из глубин моего сердца прими, Афродита, благодарность за твой бесценный дар. Теперь я знаю: умереть, не испытав этого чувства, все равно что не жить совсем. Лишь когда в минуту страсти кажется, будто вот-вот простишься с жизнью, ощущаешь всю ее полноту. Если роз Афродиты не знавала душой, ты будешь в местах темных Аидовых блуждать неузнанной среди смутно трепещущих теней.

XXV

Весь остаток ночи до утра, пока догорали на небе звезды, мы то смежали веки, то открывали, и так без конца, пока сон не перемешался с явью, а любовь с недолгим отдыхом. Сквозь щели походного шатра, который Парис наспех соорудил для нас, открывались небеса, виднелись звезды. Я упивалась новизной впечатлений. Глаза наслаждались удивительным зрелищем — обнаженным Парисом. Уши наполнял непрерывный шум моря, сквозь который пробивалось сонное бормотание Париса. Ноздри обоняли запах диких цветов и кожи Париса, когда я прижималась к нему лицом. Руки ощущали тепло его тела, такого стройного и не похожего на тело Менелая. Язык чувствовал вкус кожи Париса, когда я целовала его в шею.

Ночь была очень долгой, гораздо длиннее, чем обычно. Я знала, что боги могут и день, и ночь как укоротить, так и удлинить по своему усмотрению. Возможно, Афродита решила сделать мне свадебный подарок.