Мастерки и шпатели.

Ведро с грунтовкой.

— Здесь всегда так было? — От этой упорядоченности, в которой Жанне не оставалось места, ей было не по себе.

— Да… пожалуй. — Кирилл огляделся. — Здесь убирают. Раз в неделю полы моют. Пыль там… но да, в работе Игорь очень аккуратен. Это у него от матери. Она терпеть не могла посторонних в мастерской.

Кирилл вытянул картину.

— Мне кажется, что уже тогда это было проявлением ее болезни. Гипераккуратность. Она никогда не бросала вещи. Всегда складывала и строго определенным образом. В ее доме нельзя было ничего трогать. В мастерской — тем паче.

Он стянул чехол и пыль с него стряхнул.

— Вот. Из ее последних картин.

Желтое поле. Желтое небо. Солнца оранжевый круг. И эта желтизна затягивает. Жанне она отвратительна, и хочется отвести взгляд, но сил не хватает. Жанна смотрит.

И смотрит.

И желтизна вдруг раскрывается, меняется, в ней прорезаются рыжие пряди огня, настолько живого, что Жанна чувствует его прикосновение к своему лицу, и жар, и воздух, который трещит, опаляя.

Надо кричать.

Вырваться.

Только сил нет ни на что. Она всего-навсего человек.

Обыкновенный.

Ее обманули… ей сказали, что она, Жанна, избрана… ей подарили меч и цель… и право говорить от имени Господа… но теперь за обман предстоит заплатить…

— Жанна! — Голос донесся сквозь рев огня. — Жанна, очнись! Что с тобой?

И щеку опалило болью.

Жанна моргнула.

И вправду, что с ней? Она сидела, вцепившись в проклятую картину, на которой вновь не было ничего, кроме желтого поля и желтого неба, с желтым же шаром солнца. Пейзаж мертвый, уродливый даже.

Жанна закрыла глаза, опасаясь, что ее вновь затянет.

Она же не ненормальная! А попадать в картину — это как раз ненормально… и если сама Жанна сходит с ума? Она ведь слышала, что безумие именно так и проявляется, постепенно, исподволь…

— Ничего, — севшим голосом ответила Жанна. — Просто… голова закружилась.

— Голова, значит… — протянул Кирилл. — У Алиции тоже от этих картин голова кружилась… Она запретила Галине их выставлять. Там еще есть. Хочешь посмотреть?

Нет.

— Да, — Жанна облизала пересохшие губы. — Хочу. Это… это важно.

Она правда не знала, чем именно важно, а Кирилл спрашивать не стал. Он вытаскивал одно полотно за другим, сдирал чехол и разворачивал к Жанне.

Церковь.

Странная какая-то церковь. Она близко, и все-таки разглядеть ее не получается, сколь Жанна ни пыталась. Церковь эта будто под пеленой тумана…

…Алтарь.

…И снова поле. Меч, торчащий из земли, точно выросший из нее. И отражение пустых колосьев на клинке.

…Человек в старинном наряде. Худое, изможденное лицо. Взгляд печальный.

…И еще один. Этот опасен. Жанна боится его и спешит отвернуться, потому что в глазах этого человека живет пламя.

Картины сменяли одна другую, и Жанна следовала за ними, она оставалась на грани, больше не переступая порог того, что все-таки не было сумасшествием.

А чем было?

Она не знала, но чувствовала, что там, среди пейзажей и портретов, скрыто нечто важное.

Женщина.

Или, скорее, девушка? Она определенно молода, но в то же время видела многое. Она обыкновенна, пожалуй, не слишком-то красива, но меж тем на это лицо сложно не обратить внимания.

Взгляд печальный и улыбка, робкая, точно девушка не до конца уверена, что вправе улыбаться. Морщинки в уголках глаз. Седой волос, почему-то яркий, точно нить, прилипшая к ее волосам.

— Кто это? — Жанна была уверена, что видела эту девушку прежде.

— Не знаю, — вынужден был признать Кирилл.

Не знает.

Этой девушки не существует. И в то же время она есть, живет в каждой из проклятого рода. И это тоже своего рода наказание — рассыпаться на осколки и осколками жить. Но за что?

— Здесь написано «Неизвестная». — Кирилл поднял чехол и стряхнул пыль. — Модель?

— Модель, — повторила за ним Жанна.

Та, которой не существует наяву.

— Она на тебя похожа… точнее, ты на нее…

— И на маму.

— Пожалуй, — согласился Кирилл, вглядевшись в портрет. — Что-то общее есть…

— И на старуху… на Ольгу… на всех нас.

Жанна отвернулась.

И что она поняла? Что семейная легенда имеет право на жизнь? Или что воображение Жанны само наделило ее этим правом? Воображение у нее всегда было чересчур уж живым. Так стоит ли искать сверхъестественное на пустом месте?

Не лучше ли заняться тем, чего ради они сунулись в мастерскую?

Кажется, Кирилл и сам пришел к такому же выводу. Он убрал картины в шкаф и открыл второе отделение.

— Игорь.

Его работы были… техничны.

Пожалуй, что так. Жанна мало смыслила в искусстве.

Красиво. Пейзаж. Три березы и пруд. Темная вода. Кувшинки. Стрекозы. Все реалистично и… мертво? Картина была точна, как фотография, но напрочь лишена жизни.

И следующая, с яблоками.

Портрет старухи, безжалостно точный — Игорь не оставил без внимания ни одной морщины, но при том старуха вышла ненастоящей, кукольной какой-то.

— Он был… хорошим копиистом. — Кирилл вытащил очередную картину. — Уникальным даже…

Рыжеволосая женщина в раковине средь пены морской.

— Рождение Венеры, Боттичелли… Игорь тогда совершал тур по Европе… в образовательных целях.

Эта картина была живой.

— Вот привез в подарок матери… только, полагаю, ей не понравилось. Она была из тех, кто уверен, что шедевр может существовать лишь в единственном экземпляре.

Не шедевр, но картина безопасна.

Умиротворяюща.

И Жанна с удовольствием забрала бы ее. Ну да, конечно, она ведь ничего не смыслит в живописи.

— А по мне, лучше талантливый копиист, чем бесталанный творец… оно как-то безопасней. — «Венеру» Кирилл вернул на место. — Это уже в запое…

Нынешнее полотно разительно отличалось от предыдущих. Резкие мазки, злые даже.

Снова желтый.

И красный.

Оранжевый.

Все оттенки алого, от темного, винного, с чернотой запекшейся крови, до яркого-яркого. И в мазках этих, наслоившихся друг на друга, ничего не понять.

Кирилл вертит картину, а Жанна всматривается, хотя сие занятие лишено смысла. Просто гнев, выплеснутый на холст.