на войну, людьми они быть не перестали, – пожал я плечами. – По крайней мере, выглядят, как люди.

– Вот именно, выглядят, а не являются людьми, – Катерина встала и притащила таз с водой, кстати, довольно чистой на вид.

Дальше мы молчали. Мне было больно шевелиться, а Катя занялась тем, что ей приказали. Взяв в руки тряпку, кусок фланели, она быстро его намочила и, отжав, приступила к омовению моей тушки. И что бы вы подумали? Да, блин, так и вышло! Легкое беспокойство в трусах и так было, а уж тут разыгралось во всей красе. Понимаю, что там еще все только начинает развиваться, но реакцию-то никуда не денешь. Девушка была в ватнике, фигура не определяется, да и какая еще там фигура-то, но блин, прикосновения такие сладкие…

– Да уж вижу, и правда взрослый уже, – хихикнула Катя, а я засмущался и, наверное, покраснел, лицо как ожгло. – Мне старшая медсестра рассказывала, что у вас, мужиков, всегда так, когда вас моешь, а бывает даже и при перевязке.

Она говорит об этом казусе так легко и обыденно, как будто привыкла к такому. Или правда привыкла? Вот же дурень, она ж медсестра, ей плевать на твои реакции, она думает о другом, это ты тут, Казанова в детском теле, недобитый.

– Простите, – тихо сказал я.

– Да что ты все на вы ко мне? Договорились же вроде.

– Прости.

– Да ладно, чего уж там, я не обращаю внимания, меня еще в первый день на фронте предупредили.

– А давно ты здесь? – заинтересовался я.

– Так я местная. Когда все к переправам побежали, в августе еще, когда немцы бомбили сильно, я тут осталась, – девушка опустила глаза, замолчав.

– Прости, – не найдя, что сказать, повторил я.

– Привыкла уже. Папа погиб еще в начале войны, похоронку получили прошлой осенью, а мама, тетка с маленькими сыновьями уже здесь. Немец тогда бомбой прямо в баржу попал, никто не спасся, а я вот тут. Мы потерялись с ними на берегу, я на баржу не успела, не пустили, та уже полная была.

– Ты все видела, да? – Сильная девчонка, не каждый сможет так себя держать.

– Да, баржа сразу утонула, солдаты на лодках плавали, никого живых не нашли. Тогда еще днем переправлялись, вот так и случилось. А у тебя где родители?

– Да тоже нет никого, – прикрыл я глаза, вспоминая, – на второй день войны все погибли, а меня немцы забрали.

– Как это? – Катя уставилась на меня, как на тень отца Гамлета.

– Я бы рассказал, – чуть подумал, а что, мне уже один черт путь к немцам заказан, так чего теперь скрывать? – Расскажу как-нибудь, ладно, сейчас не хочется.

– Ну, ладно, захочешь, расскажешь, просто удивилась, что к немцам тебя забрали, а ты тут.

– Я у них почти год был, сначала в лагере, потом в диверсионной школе, – все же начал я свой рассказ, – вот, выучили на свою голову.

– Ты что, немцам служил? – вскинулась девушка, а я вдруг подумал, что сейчас я все испортил.

– Нет, ты не поняла, – замотал я головой, – нас, таких, как я, много было, привезли после обучения на фронт, я сюда попал, отправили на задание, ну я и убег сразу к нашим.

– Точно не служил этим собакам? – в голосе девушки пылала такая злоба, что окажись здесь фрицы, она бы их голыми руками рвать начала.

– Конечно нет, – уверенно ответил я, – я русский, я могу только Родине служить.

– Молодец. Да и наши ребята говорили, что ты смелый для мальчишки, к немцам в тыл ходил.

– Они меня за своего считали, вот и пользовался, носил нашим сведения, а потом меня как-то раскусили и отправили на убой, а я убег.

– Так ведь чуть не убили!

– Это фигня, случайность. Там в ребят наших стреляли, ну и меня зацепили. Я в банке попался, но выручили разведчики, атаку вовремя начали и отбили.

– Ладно, давай я тебе живот йодом намажу, сетку сделаю, быстрее синяк пройдет.

– Давай, – кивнул я.

Девушка нарисовала мне йодную сеточку во все тело, усмехнулась и оставила одного. Я попытался уснуть, думая не о том, что будет завтра, а только о Катерине.

Ко всему привыкает человек, даже ребенок. Грохот снаружи ни капли не помешал мне уснуть, а автоматная стрельба даже убаюкивала. Проснулся я только от очень близкого разрыва, даже с нар упал. Вставая, чувствовал себя намного лучше, не мутило, живот побаливал, но вполне терпимо. Бывает пресс болит, когда долго не занимаешься, наутро больно вставать, вот тут примерно то же самое и было.

В землянку влетела женщина санитар и велела одеваться, если сам смогу. Ответил, что смогу, конечно. Не успел выйти наружу, появился боец. Щуплый, с грязным лицом и в шинели на два размера больше. Смешной такой, глаза, наверное, как у меня, детские какие-то.

– Ты как? Велено тебя в штаб привести.

– Пошли, – кивнул я. – А чего там наверху бахнуло так сильно?

– Немцы сегодня самолеты прислали, много, бомбили город, ну и к нам заглянули, суки. Народу побило жуть как много. Многих в развалинах задавило, откапывают сейчас, только вот некогда уже.

– Атакуют? – сразу понял я, в чем дело.

– Да, танками идут, за ними пехота.

– А откуда идут? – удивился я. Ну не было тут у фрицев танков, севернее они все.

– От высоток, сказали, я сам не видел.

– Ясно, банк у наших отбивали, наверное.

– Я не знаю, – повторил парнишка и добавил тут же: – Говорят, элеватор захватили все же.

– Понятно. Хреново дело. Давай, веди скорее.

И мы побрели длинными ходами в направлении штаба дивизии. Родимцев вроде должен его перенести куда-то, сейчас и узнаю, куда именно.

– Готовься к переправе, ночью отправим тебя в тыл, – встретили меня в штабе отцы командиры.

– А чего я такого сделал-то? – насупился я.

– Там подлечат, пойдешь в школу, хватит тебе тут лазать, учиться нужно, рано тебе умирать, парень. Из тебя еще командир выйдет, причем хороший.

– А я уже учился, – с вызовом в голосе сказал я, – даже экзамены сдал.

– Не храбрись тут, все уже решено.

– Товарищ командир. – Разговаривал со мной начальник штаба дивизии, сам Родимцев отсутствовал, жаль, я хотел с ним поговорить насчет направления немецких ударов. Правда, с моим вмешательством все могло пойти по-другому, но все-таки. Кое-какие изменения уже начались, взять хоть того же Рыкова, он уже погибнуть давно должен, а вроде как пока жив был, надо бы узнать, конечно, может, я и ошибаюсь.

– Что еще? – нахмурился начштаба, было видно, что ему не нравилось то, что я тут выступаю.

– Не