– Что запомнить? – Боря чуть нахмурился, но скорее от повышенного внимания.

– В сорок пятом война кончится, Борь, в мае, – я глядел в его глаза. И увидел в них веру.

– Долго, – задумчиво произнес Малыш, не спрашивая при этом, откуда я знаю, – очень долго. Как бы дотерпеть теперь…

– Вот я дурень, на фига рот открыл, – вслух, как оказалось, выматерился я.

– Да ничего, братка, это ж не точно, откуда тебе знать? Буду помнить, конечно, но мало ли как дело выйдет. Не забывай своего братишку!

И мы расстались. Боря на костылях, весь в гипсе, поковылял назад, в санитарную палатку, а я сидел в кузове машины и ждал отправки.

Дорога оказалась не такой долгой, как я предполагал. Точнее, на машине меня везли совсем недолго, до железнодорожной станции, а затем посадили в поезд. Это был не санитарный эшелон, обычный грузовой состав, с прикрепленным к нему пассажирским вагоном. Ехал я не один, конечно, помимо меня в нем находились какие-то командиры, люди в штатском… и мой конвой. Да-да, никто меня не оставит в покое, люди-то знают, откуда я, веры мне, как и прежде, нет. Два сурового вида мужика, будучи в штатском, привлекали к себе еще больше внимания, чем если бы были в форме. Сейчас в штатском мало кто ходит, особенно вблизи фронта. Мужики представляли собой образец чекистов. Молчаливо наблюдали за мной, при попытке на первой же станции выйти подышать пресекли на раз, тем и раскрывшись. А я и не собирался сделать что-то плохое, реально хотелось подышать, в вагоне было сильно натоплено, хотя еще не холодно, вот и вышел. На костыле допрыгал до тамбура, и там был остановлен. Они не предъявляли каких-то документов, не грозили карами, просто встали у выхода и потребовали вернуться на свое место. Даже не пытался спросить, почему мне нельзя выходить, все равно ведь не ответят, так смысл воздух сотрясать? А персонажи весьма колоритные. Оба здоровые, как черти, под метр девяносто, наверное, широкоплечие, мощные, таких, скорее всего, специально отбирают в контору. То, что это чекисты, понятно и слепому. Думаю, в темноте их даже различить не сразу получится, весьма похожи. Только один носит волосы длиннее уставных, темные, зачесывает их на правую сторону, а второй русый, светлый, но не блондин, с ежиком, как будто только подстригся. Если очень приглядеться, то можно, конечно, заметить и глаза разные, как по цвету, так и по разрезу, ну и другие отличия. Только вот мне это не нужно как-то, на фига?

Путь от Сталинграда на поезде занял почти неделю, пять дней, если быть точным. Наш эшелон постоянно останавливали, что-то прицепляли, что-то отцепляли. В составе были вагоны с топливом, гнали откуда-то с юга, вот и шла постепенная разгрузка. Наконец, движение закончилось, и ко мне подошли два моих цербера.

– Собирайся, выходим.

У меня вещей лишь узелок, в котором чуток еды и… в общем, все. Вообще, я удивился, конечно, когда уже на третий день пути мне вдруг продуктов притащили. У меня ведь с собой почти ничего не было, только то, что в госпитале собрали Боря и другие бойцы. На третий день я вновь попытался выйти в тамбур, а когда мне перекрыли путь в очередной раз, так и сказал бойцам охраны:

– Мужики, мне жрать что-то надо?

Они отправили меня назад, не разрешая выйти, но спустя полчаса притащили продуктов, молодцы.

Это был какой-то запасник, что ли, или грузовая платформа. На первый взгляд вообще непонятно, где поезд встал. Вышел кое-как, бойцы поддержали на ступенях, осмотрелся и поковылял, куда указали. Пути были огорожены забором, выйдя из-за которого, почти сразу наткнулись на машину. «Эмку» я узнаю легко, даже в темноте, надо же, и как договорились на встречу-то? Наверняка с ближайшей станции звонили.

В машине кроме водителя никого не было, поэтому ехать оказалось вполне удобно, один сопровождающий сел вперед, второй сзади со мной.

– Мы где, можно узнать? – попытался завязать разговор я.

– Не имеет значения, – ответили просто и без эмоций.

– Это его вы из Сталинграда везете? Больно уж мал, сопляк совсем, – внезапно подал голос водила. Мужик среднего возраста, тоже в штатском, абсолютно непримечательной внешности, разве что нос большой.

– Это не ваше дело, следуйте согласно приказу, – обломал водилу сидевший впереди боец.

Тот дернул щекой, нахмурился и завел двигатель.

Начинало темнеть, когда машина, наконец, остановилась. Это был какой-то пионерлагерь, или дом отдыха, хрен его разберешь. Деревянные, щитовые домики, разбросанные тут и там под высокими елями и соснами, закрывающими небо, выглядели прилично, как будто недавно построены. После разрухи Сталинграда даже удивительно было видеть что-то целым и невредимым. Меня отконвоировали в маленькую, сложенную из бревен избу, с решетками на окнах. Вид домишки не порадовал, но, наверное, так надо и спорить смысла нет.

– В этом шкафу бумага и карандаши, – мне указали на маленький шкафчик, стоявший в углу, – начинай писать.

– Что? – не понял я, полностью охренев от услышанного.

– Как будто не знаешь. Все о себе, с самого начала, – охранник был непроницаем и говорил заученные фразы.

– Час зачатия я помню не точно… – решил пошутить я, но был грубо оборван на полуслове.

– Не придуривайся. Пиши все, что с тобой произошло, начиная с двадцать второго июня прошлого года. Все, что видел, слышал, о чем догадался и прочее. Каждый день к тебе буду заходить я или он, – охранник указал на своего товарища. Они ведь так и не назвались до сих пор, секретность развели, мать их. – Кормить будут прямо тут, три раза в день. За стенкой койка, спать там.

– А помыться можно? – таким же отстраненным голосом спросил я.

– Баня будет в субботу.

– А сейчас какой день? А то я представления не имею, – хмыкнул я.

– Четверг.

– Ребят, а с чего вы взяли, что я что-то напишу? – надо вызвать их на откровенность, может, сболтнут чего, чтобы представление иметь, куда я попал.

– Приказано – напишешь! – отрезал охранник.

– Кому приказано, мне? Ребятки, – усмехнулся я, – а кем приказано? И с чего вообще вдруг? Если вы забыли, я напомню. Я – ребенок, а не солдат. Присягу я не принимал, повторюсь, ребенок я, что вы мне сделаете?

– Хочешь в детский дом или колонию? Если не хочешь, пиши.

– Неправильно вы сотрудничество начинаете, гражданин, не выйдет у вас ничего. В лагерь? Ну, значит, в лагерь. Думаете, после немецкого лагеря меня можно чем-то удивить или напугать? Вы серьезно? Да вы оба даже не представляете, через что