Деревня, ой, сорри, конечно же, хутор, в котором мы временно подзадержались, принадлежала казакам. Ага, казакам. Бон и сам не очень понял систему, по которой они формировались, однако раскусил, что главный тут казачий полковник Лешко. Хорошо еще не атаман! А то, знаете ли, можно было ожидать… Лично я сразу провел аналогии на тему казачьих частей Вермахта в нашем мире, и после недолгой дискуссии Бон со мной согласился. В нашей реальности хватало примеров коллаборационистов самых разных мастей, и пусть будут казаки — по большому счету это неважно.

В общем, казачья деревня, тьфу ты, казачий хутор располагался в живописном месте, недалеко от, вы не поверите, современного нам Курска. Да, вот такие дела, Ульрика хорошенько дала маху с определением нашего географического положения. И Оскол на Волгу мягко говоря, ну никак не тянул. Я, честно говоря, здесь не бывал, но прекрасно представлял места, и ближайшей крупной рекой мог считаться только Дон. Волга была далековато. Да, кстати, местный населенный пункт незамысловато назывался Казачий Хутор Лешко. Без лишней помпезности и совершенно ненужного пафоса.

Занимались эти самые казаки, вы не поверите, выполнением щекотливых поручений различных противоборствующих сил региона. После опять же недолгого обсуждения мы сошлись с Боном в том, что казаки выполняют роль местных наемников, кондотьеров и солдат удачи. Пищу для размышлений нам дало как раз недавнее нападение на колонну, в которой пылили и мы. Есаул Стрижевский, объясняя Бону специфику его службы в казаках, упомянул о заданиях в первую очередь металлургического комбината. Насколько лично я помнил, в этих местах на момент ВОВ существовал лишь липецкий комбинат.

Судя по всему, его и имели в виду. Хотя я наверняка утверждать не буду, во всей этой истории было много темных пятен. Почему именно казаки, почему им позволено громить немецкие колонны, почему их не раздавят, собравшись с силами, ну и еще несколько подобных «почему», не пришедших мне в голову сразу.

Но главное мы выяснили. У Бона наконец спросили и о его воинской специальности, обосновав интерес широким спектром задач, которые будут перед ним поставлены. Засады, минирование, лихие налеты на колонны и деревни с целью угона в полон жителей, грабеж и другие милые шалости.

Высказавшись, Бон внимательно посмотрел на меня и вопросительно дернул подбородком. Понять его было немудрено. Тем не менее он через пару секунд добавил:

— Ну, что будем делать, Нельсон?

Подавив первое желание пожать плечами, я усмехнулся. На моей памяти это был первый раз, когда Бон спросил мое мнение. Хотелось озвучить эту догадку, но я не стал. Сейчас действительно было уже не до шуток. Вернее, любая, даже самая искрометная острота не снимала с меня ответственности выбора.

— Знаешь… — чуть протянул я. — Не думал, что ты когда-то меня спросишь, что мы будем делать. Мы вместе — ты и я.

Бон ничего мне не ответил. А я и не ждал. Просто не мог не поделиться этим открытием.

Бон молчал, и я тоже не произносил ни слова. Не потому что мне нечего было сказать, а потому, что я, может, впервые в жизни, не мог облечь свои чувства в слова. И тут мой товарищ пришел на помощь. Неожиданно? Да какое там неожиданно… Вот уж не думал, что наци будет спасать меня из раза в раз, таскать на себе, да еще и подбирать за меня слова.

— Нельсон, мы тут не так много времени. И совсем немало. За весь этот период я не встретил ни одного человека, которому мог бы доверять. Кроме тебя, — и замолчал.

Похоже, его способности к внятному изложению мыслей тоже дали сбой. Впрочем, у меня обстояло еще хуже.

— Так вот, раз уж мы тут оказались вдвоем, значит, вдвоем и надо держаться дальше. Толку от того, что я, к примеру, останусь, а ты уйдешь, никакого. Нам обоим крышка. Поэтому выбирать надо нам. Вместе. Потому что, кроме тебя, у меня в этом мире нет никого, кому я могу доверять.

Знаете, это было приятно слышать. И еще более приятно осознавать, что это правда. Правда не на словах, а проверенная поступками и коротким, но спрессованным опасностью временем.

— Я понимаю, о чем ты… — настал момент и мне открыть рот. — Реально, понимаю. Сейчас нам предлагают шикарную вписку в местные реалии. Согласен, может, у нас и не будет больше таких вариантов. Вот только… понимаешь, Бон, продавать людей и грабить их… не мое это. Решай сам, только я так жить не буду.

— Ульрика, нас освобождают. Так что больше мы разговаривать через стенку не сможем. — Мой немецкий не был идеальным. Ну что тут поделаешь, мой русский тоже, строго говоря, не был образцом культурной речи!

— Освобождают — это очень хорошо! Что вы будете делать дальше? — Мне нравился ее голос. Красивый, музыкальный, выразительный. Чувственный.

Конечно, это только впечатления. Ну а на что предлагаете мне опираться, если я ее ни разу не видел. Мы даже спорили с Боном насчет ее внешности. Сходились в том, что красива, но каждый формировал свой собственный образ. Лично я склонялся к тому, что она высокая, стройная блондинка, спортивного телосложения, с красивым, породистым лицом, высокими скулами, ровным носом, голубыми или серыми глазами, очень выразительными, с четким рисунком крупных губ, с волосами средней длины. Бон рассчитывал на девушку среднего роста, хорошо сложенную, не лишенную «приятных» форм, с более мягкими чертами лица, округлым подбородком, пухлыми губками. Ну, в общем, вы поняли.

— Мы постараемся освободиться от преследователей, — туманно пообещал я, и задал главный вопрос, который меня интересовал больше всего. — Когда тебя освобождают? Где я смогу тебя увидеть?

— Мне сказали, что переговоры будут через два дня. Увидеть ты меня можешь на соревнованиях. Ближайшие, если я успею, проходят в Вартегау, Позень,[64]22 июня. Затем еще этапы, я, скорее всего, буду участвовать. Болей за меня!

Я невольно покосился на Бона, который, нахмурившись, старался перевести довольно сложный для него текст. Мой товарищ ответил недоуменным взглядом. К сожалению, я мало что мог пояснить. Ответ девушки совершенно сбил меня с толку, тем не менее, я предпринял еще одну попытку, рассчитывая на недопонимание и свое не слишком мастерское владение языком:

— Понятно. Я хочу увидеть тебя до соревнований.

Ответ Ульрики через пару мгновений услышал и Бон. Я от этого ответа мучительно покраснел, а Бон, скептически улыбнувшись, покачал головой. В ответ на мое вымученное признание Ульрика ограничилась коротким:

— Зачем?

Нас с Боном действительно выпустили, едва мы дали согласие на роль мальчишей-плохишей. Забрали наши шмотки и выдали советское обмундирование с нашивками на правом предплечье в виде орла, с круговой надписью «Казачьи войска». Кроме этого шеврона, более ничего, указывающего на принадлежность славным традициям Степана Разина и Емельяна Пугачева, мы не имели. В папахах, чем-то неуловимо похожих на «кубанки», ходило лишь начальство — есаулы и, разумеется, сам полковник.