– Ничего. Там ребята нахаловские по нему лазили, я их прогнал.

– Как? – вскинул брови Мамин. – Там должен быть… Танкиста ты не видел?

– Не-ет, – помотал головой мальчик. – Там никого нет.

– Фу! – выдохнул Мамин и хотел было подняться, но, увидев подходящего Свириденко, остался сидеть. – В чем дело, Свириденко, почему покинули пост? – спросил строго и настороженно Мамин.

Свириденко сразу не ответил, подошел, сел, прислонив пулемет к столу, глянул на командира устало и неприязненно-насмешливо.

– Я барахло да макароны стеречь не нанимался, – сказал он и прибавил равнодушно: – Хотят грабить – нехай грабят. – Хохотнул коротко. – Хоть день нехай поживут!

По худым скулам Мамина катнулись твердые быстрые желваки.

– А где Непомнящий? – спросил он.

– Ушел жид. Смылся. Умней оказался, чем я думал! – Свириденко глянул на мальчика, который, вытянув шею, рассматривал пулемет. – Иди отсюда! – бросил он раздраженно в его сторону.

– Значит, так, товарищ Свириденко, – командирским голосом заговорил Мамин. – За уход с поста – два наряда вне очереди. А сейчас – берите оружие и возвращайтесь на пост.

Свириденко усмехнулся, не пошевельнулся даже.

– Слушаюсь, товарищ командир. Было б приказано, забыть недолго. – И, перегнувшись через стол, начал задавать вопросы, как вбивать в Мамина гвозди: – Ты мне скажи, что это за танк, что мы его бросить не можем?

Мамин смотрел на Свириденко удивленно.

– К какой мы части приписаны, куда идем, зачем?

Мамин молчал.

– Где обмундирование, оружие, документ!? Самодеятельностью занимаешься?

– Ты… дезертир, – зашипел Мамин, медленно поднимаясь со скамейки и не отрывая злых своих ненавидящих глаз от злых и ненавидящих глаз Свириденко.

– Кушайте, пожалуйста, не побрезгуйте, – прозвучал над их головами мягкий женский голос, и полные с ямочками на локтях руки поставили на стол большую тарелку налитого по края горячего горохового супа. Как петухи в несостоявшемся бою, они еще пару секунд смотрели враг на врага, потом подняли головы.

Большая полная женщина в платье и переднике, в белом платке, подвязанном на затылке, улыбнулась и, избавляя их от смущения, повторила:

– Кушайте, пожалуйста, кушайте. – Она достала из большого кармана передника пару оловянных ложек и полбуханки порезанного крупно серого хлеба. – Ну что ты там возишься?! – неожиданно крикнула она в сторону подъезда, и тогда же из подъезда вышла девочка-подросток, удивительно похожая на мать, только без ямочек на локтях.

Она шла, чуть покачиваясь, медленно и осторожно, держа перед собой синюю обливную миску с черными кружочками на месте отбитой эмали. Миска жгла руки, и счастливое, сияющее лицо девочки морщилось от боли. Она донесла миску до стола, поставила осторожно, чтобы не пролить налитый так же по самые края суп, сказала шепотом: «Ой!» – и скрытно, за спиной, потрясла ладонями. Мамин глянул на женщину и пододвинул к себе тарелку.

– Кушайте-кушайте, не стесняйтесь. – Женщина смотрела на них, чуть склонив голову набок и спрятав ладони под передник.

– Водички б, – хрипло попросил Свириденко.

– Ой, сейчас! – со всех ног кинулась девочка в дом и почти тотчас бегом вернулась, держа большую алюминиевую кружку, проливая на землю воду.

Свириденко взял кружку и стал пить, громко гукая, большими жадными глотками.

– Вам тоже? – спросила женщина.

Мамин кивнул.

– Да чего же воду, у меня квас есть! – прокричала другая женщина в открытое окно на втором этаже, потом громко хлопнула дверь, и по деревянным ступенькам лестницы в подъезде застучали чьи-то шаги.

Эта женщина была некрасивая, худая, в кое-как застегнутом синем рабочем халате. К плоской груди она прижимала деревенский мокрый глиняный кувшин.

– Пейте, – сказала она. – Прямо с кувшина пейте. – И, вытирая о халат мокрые руки, обнаружив, что пуговицы застегнуты неправильно, стала спешно их перезастегивать. – Холодненький, только с погребу, – прибавила она.

Свириденко уже ел. Наклонившись над столом, набычившись, он ел громко и жадно, давясь, обжигаясь и не замечая этого.

Мамин стыдился, старался есть неторопливо, хотя это плохо удавалось, давился, запивая часто квасом, который он налил из кувшина в кружку.

Чьи-то новые руки, женские, но тяжелые, наработанные, поставили на стол черную большую сковороду с жаренной на подсолнечном масле горячей упревшей картошкой, посредине которой торчала воткнутая ложка.

Женщины не уходили, стояли полукругом, смотрели молча на мужчин, скорбно и терпеливо, и только та, что принесла квас, вдруг всхлипнула и, приложив ладонь к щеке, проговорила:

– Ой, горюшко-горюшко…

– А меня чего ж не накормите? – громко и чуть пьяно проговорил выходящий из подъезда Жора. За ним выбежала Вера Васильевна и тянула назад, но Ермаков не слушался. Покачиваясь, он шел к столу.

Лицо его было в частых пятнышках какого-то темно-вишневого лекарства, разбитые губы были замазаны зеленкой, шея и грудь под незастегнутым комбинезоном – в бинтах, руки тоже забинтованы – каждый палец по отдельности.

– О-ой, го-орюшко-го-орюшко… – громче, нараспев, срываясь, повторила та женщина.

– Наливать наливают, а закусывать не дают, – добродушно ворчал Жора, усаживаясь тяжело за стол. Он пододвинул к себе сковороду с картошкой и стал громко есть, некрасиво раскрывая рот, чтобы не обжечь больные губы.

Женщины шептались, глядя на него, всхлипывали приглушенно.

– Спасибо вам большое… – Мамин отодвинул от себя пустую тарелку. – Хороша, как говорится кашка, да мала, как говорится, чашка…

– Так вот картошка, огурчики, – засуетились женщины.

– Спасибо-спасибо. – Мамин командирски поднимался, оправляя портупею. – Нам на службе лишний жир ни к чему, – пошутил он.

Свириденко взял со стола большой, как лапоть, прошлогодний соленый огурец, стал молча есть его, поглядывая на Мамина.

– А немцы, они – кто?.. Люди или кто? – обратилась к Мамину одна из женщин, самая молодая, лет, наверное, двадцати, баба, располневшая после родов, простоволосая, большеротая и, кажется, здорово бестолковая. Она стояла на теплой шершавой земле босиком, коротконогая и толстопятая.

Не дыша, приоткрыв рот, она смотрела на Мамина в ожидании ответа.

Мамин кашлянул в кулак, быстро глянув на Свириденко.

– Я с ними напрямую не сталкивался, – сказал он и прибавил, указав глазами на Жору: – Это вот у него надо спрашивать. – Подумал и, вытащив из планшетки карту и карандаш, быстро написал вопрос, потом показал Ермакову.

Тот долго читал и поднял на командира удивленные глаза. Мамин указал на молодую: