По правде сказать, еще вчера нужно было произвести осмотр кирпичного завода. Делалось это по распоряжению прокурора палаты, которого все тот же вездесущий студент Голубев уверил, что в конюшне, в помещении шорной мастерской, хранятся швайки, которыми якобы искололи Андрея Ющинского. Но пока составлялось официальное предписание произвести обыск, Ляля прислала записочку, что Лашкарев уезжает на два дня, и они могут встретиться у нее дома. После этого Фененко, разумеется, отложил обыск, тем более что Ляля попросила заехать на Бессарабку купить хороших фруктов. Следователь ограничился тем, что послал письмоводителя опечатать помещение с инструментами и телефонировал управляющему заводом Хаиму Дубовику, что завтра он произведет обыск в конюшне и просит подготовить понятых, чтобы не терять зря время. Дубовик выразил готовность оказать полнейшее содействие судебному дознанию, не преминув вставить, что в шорной мастерской ничего нет. Фененко сказал, что он прекрасно знает, что глупо искать на заводе, но от него, увы, мало что зависит. Дубовик заверил, что осведомлен о непричастности господина судебного следователя к ложному навету. Почтенный интеллигентный еврей!

Тихо одевшись, следователь вышел в коридор. Молодая заспанная горничная в халатике, второпях наброшенном прямо на голое тело, подала ему калоши.

— Когда возвращается барин? — спросил Фененко.

— Обещали непременно быть послезавтра.

— Вечером я опять загляну, — он шутливо потрепал горничную пониже спины. — Привезу барыне в подарок пеньюар, а старый попрошу отдать тебе.

— Розовый? Как же, барыня подарит! Зря провисит в шкапу, хоть он давно ей тесен в грудях, — съязвила горничная. — Да ну вас! — увернулась она от его руки, но не слишком быстро.

Фененко вышел на Банковую улицу. В синих сумерках дом за его спиной казался ночным кошмаром. Стены заполонили земные и морские чудовища: из слоновьих хоботов текла дождевая вода, тупые носорожьи морды нависли над колонами, в чьих каннелюрах притаились ящерицы и змеи. Под карнизами прятались мартышки, на крыше сидели рядком раздувшиеся жабы, которые составляли компанию наядам, забравшимся на спины усатых полурыб-полудельфинов. Про этот дом в Киеве ходили легенды. Рассказывали, что архитектор Городецкий якобы увековечил в сказочных фигурах память о своей дочери, утонувшей во время морского путешествия. На самом деле дочь архитектора была жива и здорова, а Городецкий взялся за этот проект, поскольку ему почти даром достался участок земли в самом центре города. Участок был неудобным для застройки: на обрывистом берегу Козьего болота, теперь уже осушенного и застроенного. Коллеги по архитектурному ремеслу уверяли, что на обрыве нельзя возвести дом, но Городецкий заключил с ними пари и выиграл. К тому же ему повезло заключить выгодный контракт с иностранной фирмой, торгующей цементом. Фирма была заинтересована в рекламе своей продукции, и архитектор покрыл фасад множеством скульптур и барельефов, чтобы показать удивительные возможности нового строительного материала. Экзотические животные были выбраны Городецким потому, что он являлся страстным охотником и ездил в Африку стрелять слонов и носорогов.

Доходный дом на Банковой улице строился с расчетом на богатых жильцов. Все квартиры были барскими, в цокольном этаже располагался гараж, хозяйственные службы и даже коровник, чтобы жильцы каждое утро имели возможность пить парное молоко. Арендная плата начиналась от двух тысяч рублей в год. Однако с коммерческой точки зрения затея оказалась провальной. Киевляне толпами ходили поглазеть на вычурный дом, но жить в бетонном зверинце никто не хотел. Была занята только одна квартира, самого архитектора. Между тем поездки в Африку и другие дорогостоящие увлечения подорвали его благосостояние. Находясь на краю банкротства, он был вынужден понизить арендную плату, чтобы выручить хоть какие-то деньги. Ляля, обожавшая все оригинальное и экстравагантное, прельстилась возможностью переехать в дом, о котором судачил весь Киев. По правде сказать, даже пониженная плата была не по карману товарищу прокурора окружного суда, но Фененко решил помочь друзьям. Ляля Лашкарева была в восторге, но сам следователь ни за что бы не выбрал такой пугающий дом.

Мимо Фененко промчалась коляска-эгоистка, рассчитанная на одного седока. Раздалось громкое «Тпру-у!», и кровный жеребец, осаженный сильной рукой, замедлил свой бег и остановился шагах в двадцати впереди следователя. Жандармский подполковник Иванов ловко соскочил с высокого сиденья и предстал перед следователем во всей красе — высокий, статный, в наброшенной на широкие плечи шинели с голубым отливом. Следователь смущенно кашлянул:

— Я того… заглянул на Банковую к товарищу прокурора… а он, оказывается, уехал по округу.

— Жаль, не застали! — посочувствовал подполковник с такой непроницаемой миной, как будто не знал подноготную своих соседей.

— Как дела на службе? Внутренние враги не дремлют? — с тонкой иронией осведомился судебный следователь.

— Внутренние враги могут спокойно заниматься революционной пропагандой, — подполковник безнадежно манул рукой в белой перчатке. — Нам сейчас не до них. Отдуваемся за дела, которые натворил Кулябко со своими дуболомами из охранного.

Неприязнь между охранными отделениями и губернскими жандармскими управлениями стала традицией. Принадлежа к одному ведомству, они, тем не менее, подсиживали друг дружку, стараясь выставить собственные заслуги и опорочить конкурента. В Киеве ситуация усугублялось тем, что киевское охранное отделение являлось районным, то есть осуществляло руководство политическим сыском во всем Юго-Западном крае. Таким образом, перед подполковником Кулябко вынуждены были отчитываться жандармские генералы, возглавлявшие губернские управления. Вдобавок Кулябко, служивший штабс-капитаном в пехотном полку, был сравнительно недавно переведен в корпус жандармов и получил высокий чин вне всякого порядка чинопроизводства. Кадровые жандармские офицеры ненавидели выскочку, сделавшего карьеру благодаря протекции своего шурина Спиридовича, близкого к двум могущественным лицам — дворцовому коменданту и командиру корпуса жандармов.

Очевидно, у подполковника Иванова давно наболело. Держа под уздцы горячего рысака, он с горечью живописал подвиги провинившегося начальника охранного отделения:

— Кулябко не владел азами розыскного дела, занятий с подчиненными не проводил, с литературой не знакомился. Охранным отделением заправлял старший филер Демидюк, неразвитый хохол. В прошлом году приезжал с инспекций дежурный генерал корпуса жандармов Герасимов. Экзаменует Демидюка: «Что есть анархия?» Тот хлопает своими буркалами: «Не могу знать, ваше превосходительство». Генерал как рявкнет: «Пшел вон, болван!»

По словам Иванова, серьезной агентуры у охранного отделения не было, хотя жалование агентам выплачивалось исправно. Надо полагать, осведомители этих денег и в глаза не видели, зато Кулябко весело жил и хорошо ублажал своих гостей из Петербурга. Деньги на увеселения проводились по статье расходов на агентов-штучников, причем подполковник даже не позаботился это скрыть. Ревизия расходных ведомостей обнаружила подставных агентов под красноречивыми псевдонимами «Пивной», «Водочный» и «Ликерный». Департамент полиции многократно указывал на совершенно неудовлетворительную постановку сыскного дела в киевском охранном отделении. Однако Кулябко, имевший влиятельных покровителей, смеялся над циркулярами департамента. После киевских торжеств ему были обещаны повышение и перевод в Петербург.