Хорват, выехавший вслед за авангардом в Гродеково, 9 июля опубликовал «официальную декларацию о вступлении в функции государственной власти» (он, вполне здраво рассуждая, откладывал этот момент до перехода на русскую территорию, не желая оказаться «всероссийской властью» в полосе отчуждения КВЖД). Но одновременно были получены известия о том, что во Владивостоке находится еще одна «власть», хотя и местная, – «Временное Правительство Автономной Сибири», члены которого во главе с П.Я.Дербером заблаговременно перебрались из Харбина в Приморье и там, щеголяя перед чехами и союзными консулами своим демократизмом и обвиняя Хорвата в «реакционности», добились почти официального признания.

Совещание консулов постановило «просить свои правительства о предложении генералу Хорвату немедленно отозвать свои войска в Полосу отчуждения КВЖД, а самому ему обратиться к исполнению обязанностей директора той же железной дороги». Не намного более дружественную позицию занимал и Дитерихс: он, «не настаивая на требовании об отводе, согласно постановлению консулов, войск за границу, не соглашался на вступление их в Никольск-[Уссурийский], мотивируя свой отказ тем, что вступление туда войск генерала Хорвата может повести к междоусобиям (? – А.К.)…» Дитерихс вообще занимал довольно странную позицию, «официально заявляя» приезжавшим к нему офицерам, «что он теперь не является русским, а только чехословаком (sic! – А.К.), что считает Россию совершенно развалившейся, что никакого русского правительства ранее, чем через два г[ода], создать нельзя и что все русские военные организации подлежат немедленному роспуску».

Не очень понятно, какую же перспективу для великой страны видел генерал на эти ближайшие «два года», которых, по его мнению, было бы достаточно для вызревания национального русского правительства; но по крайней мере силами своих чехов он, кажется, был настроен воевать, причем весьма решительно. Английским морякам, например, Дитерихс заявил, что корабли для отправки на Западный фронт Владивостокской группе больше не нужны: очистив Приморье, они будут наступать через полосу отчуждения в Забайкалье и далее – на Иркутск. В состав сил, продвигавшихся на Хабаровск, был включен и Особый Казачий Отряд – быть может, потому, что его Атаман в очередной раз проявил решительность: «В первый момент встречи была между собою перестрелка, – рассказывает один из „калмыковцев“, – давшая одного чеха убитым, но вскорости это недоразумение выяснилось…» Таким образом, Отряд вышел из подчинения Временному Правителю.

Власть Хорвата, со всеми его пышными титулами, вообще оказалась мыльным пузырем. С другой стороны, и к «автономистам» Колчак относился пренебрежительно еще в Харбине и своего мнения не изменил: характеризуя положение в Приморьи, говорил, что «организации Хорвата и Дербера» считал «организациями неделовыми, ведущими лишь борьбу между собой». В течение августа во Владивосток продолжали прибывать союзные войска, основную массу которых составляли японцы, и это также не должно было радовать предубежденного против них адмирала. Похоже, он не видел особых перспектив для развития антибольшевицкого движения на Дальнем Востоке, и тогда же говорил английскому генералу А.Ноксу, «что власть должна опираться на вооруженную силу, и высказывал мысль, что эти силы должны организовываться при участии английского инструкторского персонала» («Мои харбинские впечатления говорили о крайней распущенности и глубоком моральном развале среди офицерства и политических деятелей Дальнего Востока», – поясняет Колчак). Однако несмотря на свой пессимизм, окончательно (или хотя бы на «два года») поставить крест на русском деле или даже просто усидеть на курорте, наслаждаясь тамошнею идиллией, Александр Васильевич не мог. И он отправляется в Токио, куда стекались вести из борющейся России.

Британскому послу Колчак упомянул в начале сентября, что хотел бы отправиться в Архангельск (там при активном участии союзников 2 августа была свергнута Советская власть), но, видимо, быстро отказался от этих планов. Англичане вообще внимательно следили за Колчаком, и в советской исторической литературе многократно цитировалась фраза упомянутого выше генерала Нокса – главы военной миссии в Японии, а затем в России: «Нет никакого сомнения в том, что он является лучшим русским для осуществления наших целей на Дальнем Востоке». Нокс, который в отличие от многих иностранцев искренне сочувствовал России и страданиям русского народа (и лично Александру Васильевичу: так, в 1930 году он будет одним из главных инициаторов сбора средств в «фонд помощи окончанию высшего образования сыном Адмирала Колчака»), разумеется, не упускал из виду и интересов своей страны; но делать, вслед за советскими авторами, из его слов вывод о Колчаке как «английской марионетке» отнюдь не правомерно.

Не будем даже специально останавливаться на таких чертах Александра Васильевича, как высокая честность (он был решительно неспособен к интригам) и патриотизм, не позволявший ему действовать в чужих интересах, а также тяжелый характер, затруднявший любые манипулирования им; обратим внимание лишь на обстоятельства объективные. Прежде всего, Нокс был не единственным англичанином, сообщавшим в Лондон свое мнение о Колчаке: скажем, британский посол не скрывал своего мнения, что адмирал «человек честный и знающий, но раздражительный. Если он намерен ссориться с японцами, то я не вижу, как его присутствие может улучшить ситуацию»; не имея единого взгляда на Колчака, англичане, конечно, не могли им «руководить». Кроме того, и генерал, и дипломат обсуждали вопрос о возможной роли Александра Васильевича на Дальнем Востоке… а он стремился совсем в другие края.

Добираться до Архангельска в августе – сентябре 1918 года следовало или повторяя в обратном направлении прошлогодний маршрут Колчака, или через Индийский океан, вокруг Африки и далее – через Англию и вокруг Скандинавского полуострова. На Юге России уже давно сражалась Добровольческая Армия, созданная Алексеевым и Корниловым, а когда последний погиб в бою – возглавленная Деникиным, но она была отрезана от внешнего мира: Проливы по-прежнему оставались в турецких (вернее, германских) руках. Разочаровавшись в Дальнем Востоке, адмирал обратил свои взоры на Дон и Кубань, тем более что где-то на Юге оставались его жена и сын, о которых он беспокоился [62]. Планы отправиться туда начали приобретать хоть сколько-нибудь конкретные очертания после того, как русские и чешские войска под общим командованием молодого капитана Р.Гайды прорвались в Забайкалье и 30 августа соединились с авангардом Атамана Семенова. Теперь через Дальний Восток и Сибирь можно было доехать до Гурьева или Красноводска, при содействии англичан пересечь Каспийское море и, проделав самую тяжелую часть пути в горах, присоединиться к Добровольческой Армии – маршрут непростой, местами рискованный, но, несмотря на это, вполне реальный.

К нему и склонился в сентябре адмирал Колчак. «Я решил пробраться на Юг России, к Алексееву, который сохранял для меня значение главнокомандующего, из подчинения которого я никаким актом не вышел, – расскажет он позже, совершая интересную психологическую ошибку: формально последним Верховным Главнокомандующим, под началом которого служил в 1917 году Александр Васильевич, был генерал Брусилов, но его репутация оппортуниста, потворствовавшего революции, очевидно, помешала Колчаку считать его „сохранившим значение“. – Я думал проехать сперва к семье, а затем – в его распоряжение. Считал я Алексеева лицом, которому я подчинен, потому что по моим сведениям он был на Юге Главнокомандующим (Алексеев считался „Верховным Руководителем Добровольческой Армии“, Командующим которой был Деникин. – А.К.)». С этим настроением адмирал выехал во Владивосток.