– Я их сниму, когда он этого заслужит.

Я собрался было подняться к себе в комнату, однако Пол преградил мне дорогу.

– Оставайся здесь и принимай то, что тебе причитается, – сказал он. – Оставайся здесь, твою мать! Или ты собираешься расплакаться?

– Я не заплачу, твою мать!

– Это ради твоего же блага. Искупление, Росс. Ты останешься здесь ради своего собственного блага.

И я ходил со скованными за спиной руками и заводил разговоры с гостями – точнее, пытался.

Через полчаса подоспели задержавшиеся молодые полицейские, и Пол показал меня им. Я помню, что они смеялись, но не уверен, что это действительно было так. Определенно, кому-то из них должно было быть не по себе.

После того как все гости разошлись, Пол достал ключ, подержал его и бросил на пол, среди крошек и мусора, в зловонном перегаре скисшего вина и пива, и мне пришлось поднимать ключ скованными руками и мучительно долго отпирать наручники.

«Жестокость из лучших побуждений», – назвал это Пол.

Я вышел на улицу под проливной дождь и зашвырнул их, наручники и ключ, как можно дальше в соседский сад. Пол больше не спрашивал у меня, куда они подевались.

* * *

Мы едем к расположенной в полумиле пивной. Это меланхолическое пустое заведение, даже в снегопад воскресным вечером. Очевидно, случайные люди сюда не заходят. Веселая музыка из электронного автомата только делает атмосферу еще более унылой. Я протягиваю Бексу деньги, чтобы он купил себе пинту пива, а сам сажусь за стол и жду, когда начнет действовать укол.

Бекс возвращается с пивом и садится напротив, наблюдая за мной с объяснимой нервозностью.

– Я все еще жив, – говорю. – У тебя такой вид, будто ты ждешь, что у меня открутится голова и взорвется грудь.

– В программе оказания первой помощи этому не учили.

Я много сидел вот в таких же полупустых пивных вместе с Полом после смерти матери в те вечера, когда он чувствовал, что нужно устанавливать отношения между отцом и сыном. Пол пытался говорить о чем-либо, кроме службы в полиции и церковных дел, – он был важной фигурой в нашем приходе до тех пор, пока ему не пришлось уволиться. Но круг его интересов был ограничен, и вокруг работы вращалась такая значительная часть его жизни, что подобные попытки укрепления родственных уз не вызывали ничего, кроме взаимного стеснения. Мы оба быстро уставали и раздражались от предпринятых усилий, и не раз дело заканчивалось глупыми ссорами из-за каких-либо пустяков. Таких ссор, причину которых не можешь даже вспомнить, вернувшись домой.

Я задумчиво смотрю на Бекса, укутавшегося в куртку, похожего на медведя, одной рукой обнимающего стакан с пивом.

– Почему ты делаешь ради меня все это? Ты же не обязан.

– А то вы сами не знаете!

– И все-таки расскажи.

– Вы мой шеф. И вы мне помогли.

– Помог?

– Сперва вы мне не очень-то приглянулись, и я вам не понравился, вы ясно дали это понять. Я был молодым и считал, что знаю всё. И мне казалось, что в участке ко мне относятся без должного уважения. Всякий раз, когда в Ираке кого-нибудь убивали, начинались шутки про «тюрбаны». Я стал заносчивым, начал выпендриваться. Вы устроили мне вздрючку и объяснили, что, если я и дальше буду двигаться в том направлении, ни о каком уважении окружающих мне можно не мечтать. Я не знал, что делать и к кому обратиться, и тогда пошел к вашему отцу. Мы с ним выпили, и он мне сказал держаться за вас, мол, вы свое дело знаете. И он оказался прав. Если б не вы, я, наверное, послал бы все к чертовой матери или врезал кому-нибудь, кому не надо. Вы наставили меня на путь. Если б не вы и ваш отец, я, возможно, сейчас не был бы полицейским. Это ваша заслуга.

Я думаю над его словами. Опять рассказы про то, что меня не любили. Правда горчит. Я спрашиваю, в основном чтобы отвлечься:

– Давай поговорим о Хаскинсе.

– Он тихий, себе на уме.

– Я имею в виду последние полтора года. Что он сделал?

– Пострадал из-за собственной лени. Его собирались сделать детективом-инспектором, но он сам все запорол. Произошла драка, и Хаскинс должен был проверить кучу записей камер видеонаблюдения на автобусной станции рядом с местом происшествия. Часть записей относилась к периоду, когда подозреваемого не было, поэтому Хаскинс их пропустил. Разумеется, никто не обратил бы на это внимания, но ему не повезло. Как раз в тот момент было совершено другое преступление – попытка похищения ребенка. Оно было на видеозаписях, которые Хаскинс пропустил, и он, естественно, ни о чем не доложил. Его на год разжаловали в констебли.

– Но все-таки это не Джек-Потрошитель, правильно?

– Этот случай как нельзя лучше его характеризует. Джерри Гарднер дал ему второй шанс. Хаскинс перед ним в долгу. – Бекс достает свой телефон. – Мне нужно узнать, как дела у Айши. Я обещал позвонить два часа назад. – Он озабоченно смотрит на телефон, затем отходит в дальний угол, предположительно, чтобы поймать более сильный сигнал или чтобы я не подслушал. Возможно, и для того и для другого.

Я хмурюсь и стараюсь рассуждать четко. Если не считать легкого головокружения, во мне ничего не изменилось. Того же самого эффекта я смог бы добиться стаканом джина с тоником, это обошлось бы мне гораздо дешевле и доставило бы больше удовольствия. Мне вдруг приходит в голову, что Натан запросто мог меня надуть, как надул его я. Это было бы смешно, если б я был в том настроении, чтобы смеяться.

Решаю хорошенько вдарить себе по шарам и для начала покупаю два двойных виски и еще одно пиво для Бекса. У него, похоже, по-прежнему какие-то проблемы со связью, потому что он остается в дальнем углу дольше, чем я предполагал, и, судя по всему, набирает номер снова. Говорит, затем подходит ко мне, прижимая телефон к груди.

– Вы полагаете, это хорошая мысль? – спрашивает он, глядя на мой виски.

– В настоящий момент любое действие кажется мне хорошей мыслью. – Я залпом опрокидываю первый стакан, и виски обдирает мне горло, словно острый нож.

– Айша передает вам привет и спрашивает, собираюсь ли я вернуться домой до весны.

– Половина десятого, самое позднее.

– Это точно? У нашего мальчика разболелись зубы. Айша просит, чтобы по дороге домой я купил калпол.

Я отнимаю у него телефон.

– Айша, обещаю, я в самое ближайшее время отправлю его домой.

Я решительно возвращаю телефон Бексу. Мне отчаянно хочется вспомнить об Р. больше, но в то же время я боюсь того, что там может быть. Выпиваю второй двойной виски. Сердце у меня как-то странно екает, а колени становятся ватными, как тогда, когда Пол впервые дал мне бокал вина – в отпуске на Тенерифе, когда мне было девять лет.

Когда Бекс заканчивает разговор, я протягиваю ему меморандум, который распечатал у себя в кабинете.