Между тем сводки Совинформбюро, всячески скрывая общее положение дел, раздували мелкие подробности. В этом отношении характерно высказывание двух студентов во время очередной радиопередачи: «Ну, опять будут сообщать, что захватили 100 велосипедов». На это же обращал внимание и профессор Добротвор: «Наши информсводки почти не слушают. Они, надо сказать, возмутительно плохо составляются… Мы, положим, отдали Орел или Мариуполь, об этом больше ничего, а дальше описываются подробно действия какого-нибудь партизанского отряда (убили 2 немцев) и т. д.».[341]

Тут надо отметить, что современные российские СМИ не намного ушли от своих советских пращуров. Типичный пример – освещение войны России с Грузией 8–15 августа 2008 г. Вместо того, чтобы показывать общую панораму военных действий, ход боев, взлет штурмовиков, отправляющихся на бомбардировки противника, попадания ракеты в цель, как это делают американцы, нам неделю демонстрировали только плачущих осетин, один и тот же подбитый танк и пару-тройку одних и тех же разрушенных зданий. То есть информация о войне шла опять же через раздувание мелких второстепенных эпизодов в ущерб общему ходу боевых действий. И это при том, что война складывалась для России вполне успешно.

Переломным днем в восприятии жителями Советского Союза войны, безусловно, стало 14 августа. Именно тогда вся страна вдруг узнала, что немцы заняли Смоленск. Это действительно был гром среди ясного неба. Пока бои шли «где-то там, на западе», а в сводках мелькали города, местонахождение которых многие могли представить с большим трудом, казалось, что все равно война еще далеко. Смоленск – это не просто название города, это слово означало многое. Во-первых, это уже больше 400 км от границы, во-вторых, всего 360 км до Москвы. И в-третьих, в отличие от всяких там Вильно, Гродно и Молодечно, Смоленск – это древний чисто русский город. В-четвертых, это означало, что положение на фронте гораздо хуже, чем в Первую мировую, когда немцы и близко не подошли к Смоленску.

В пружинном цехе завода «Красная Этна» коммунист Гагарин во время своего дежурства даже нарисовал на эту тему картину «Смоленск взят» и юмористически надписал: «Победа будет за нами…» Правда, парторганизация цеха юмор не оценила и сообщила о творчестве Гагарина в органы НКВД. Профессор Добротвор тоже был шокирован: «Черный день. Тяжелый траурный день. Сегодня сообщили по радио, что «на днях нами оставлен Смоленск». Что же это такое?.. Непонятны две вещи: почему такое лаконичное сообщение, да еще, «на днях», как будто бы оставили не Смоленск, а какую-нибудь деревню Иваньково. Ведь так и Москву можно на днях оставить… Сдача Смоленска – факт исключительного значения. Я ни о чем не могу думать. Одна мысль – Смоленск. Почему? В чем дело? Все молчат, никто не разговаривает между собой. Все подавлены… И только изредка у кого-нибудь прорвется слово «Смоленск».[342]

Граждане читают вывешенный плакат с текстом сообщения Совинформбюро

Именно в этот момент, в середине августа 1941 г., многие отчетливо поняли, что крах советской власти может быть близок. Никто не знал, чего хотят немцы после захвата Советского Союза, но все догадывались, что уж диктатуре-то большевиков точно придет конец. После этого начался стремительный рост антисоветских настроений, и некоторые граждане даже не скрывали, что ждут прихода Гитлера с радостью. Углубление кризиса подтверждалось все большим наплывом в тыловые районы раненых, ухудшением ситуации с продовольствием и ростом цен, а также начавшимися бомбардировками городов, которые еще вчера казались недосягаемыми для вражеской авиации.

Партийные органы, как могли, пытались бороться с поступающими сигналами о тех или иных проявлениях антисоветских настроений. Так, выступая на очередном пленуме Горьковского обкома ВКП(б) секретарь по пропаганде И. М. Гурьев возмущался: «На пассажирских пароходах «Волгарь» и «Окарь» выступают со своими «номерами» слепые певцы. Они поют старые запрещенные песни, а один из них, «перестроившись» на новый лад, пел о войне. В этой песне он рассказывал о кровавой бойне, которая калечит молодых, цветущих людей, говорил о том, что этим людям не хочется воевать, оставлять свои семьи, детей, но их гонят на войну, пел о том, что семьи мобилизованных переживают голод и холод. Надо полагать, что на пароходах есть коммунисты, которые слушают эту контрреволюционную сволочь!»[343]

Нередко распространению панических слухов способствовали эвакуированные, рассказывавшие об ужасах отступления и плохом состоянии Красной Армии. Учитывая нехватку официальной информации, эти сведения часто ложились в основу слухов, преувеличивались и по-своему интерпретировались людьми.

Нередко эвакуированные становились жертвами своих правдивых рассказов. В одной из справок, составленной «компетентными органами», говорится: «…недавно органами НКВД арестованы некто Маклашева и Богданов, прибывшие в район в числе эвакуированных. Проживая в районе, они вели подрывную работу среди населения путем распространения ложных провокационных слухов, вызывая панические настроения среди населения. Они говорили, что Красная Армия голодает, Советский Союз погибнет в войне с Германией, что Совинформбюро неправильно сообщает о якобы чинимых немцами зверствах. Немцы, говорят они, вырезают только коммунистов».[344]И, надо заметить, все это было близко к правде, поэтому власть так жестко и реагировала на подобные факты. Как говорится, на правду всегда обижаются.

В то же время сами эвакуированные часто вызывали чувство неприязни у местного, особенно сельского населения. Жены и родственники флотских и армейских офицеров, семьи чиновников в отличие от колхозников были хорошо материально обеспечены, носили модные платья и костюмы, от них пахло дорогими духами и импортным табаком. Вели они себя, подобно бывшим дворянам, надменно и высокомерно, на крестьянскую «челядь» смотрели свысока. И уж естественно, не хотели идти работать в колхоз.

Упоминавшийся выше секретарь обкома Гурьев жаловался в ЦК ВКП(б): «Эти семьи неработающих составляются из разных групп: часть жен начальствующего состава РККА и РКМФ, которые материально обеспечены, получая деньги за мужей по аттестатам; часть семей служащих, тоже материально обеспеченных, и есть такие, которые, хотя и не обеспечены материально, но уклоняются от работы в колхозах под разными предлогами – «никогда не работал в сельском хозяйстве», «мне вреден физический труд», «дайте работу в учреждении» и т. д. Эта группа предпочитает работе хождение по учреждениям с требованиями обеспечить их питанием».[345]