И чтобы в этот момент рядом сидела Мири. Но всю дорогу до Кракова она шепотом молила нас о прощении, так что я уже стала опасаться, как бы ее скорбь не нарушила то будущее, которое я для себя придумала.

– Бывает и хуже, – отозвался о Кракове Отец Близнецов.

Он ждал подтверждения от Мири, но та молчала. Губы ее сковала немая тревога: мы раз за разом ломились в закрытые двери. На улицах женщин преследовали русские солдаты, тащили в закоулки и прижимали к стенам домов. Назад женщины уже не возвращались. К нам бросались попрошайки, которые всякий раз заходились бранью, не сумев поживиться едой. Из всех выделялся мужчина, наблюдавший за нами со скамьи у часовой мастерской. Держа блокнот для записей и газету, потягивая кофе, он слушал женщину, которая отчаянно жестикулировала и явно взывала о помощи. Таких было несколько. Вдовы, беженки, горожанки – человек шесть – ожидали своей очереди переговорить с этим молодым человеком. Заметив наши лохмотья, тот вскочил с места и подбежал к Отцу Близнецов справиться, откуда мы приехали.

У молодого человека было обветренное, помятое лицо старика, словно он всю свою жизнь прожил на улице охотником и дичью одновременно. В нем угадывался солдат, но совсем не такой, как в Отце Близнецов. Глаза выдавали отеческий инстинкт: будто мы, едва переступив границы города, уже влились в его семью. Позже выяснилось, что он состоял в подпольной организации «Бриха», помогавшей евреям бежать в другие, более безопасные страны. Но тогда ясно было одно: этот человек, по имени Якуб, решил обеспечить нам кров в пустующем доме рядом со своим собственным. Это серое, унылое строение с заколоченными окнами смахивало на гнилой зуб.

– Хозяева не вернутся, это точно, – сказал Якуб.

Заметив на поблекшей стене яркое пятно краски, где еще недавно желтела мезуза, Отец Близнецов помедлил у порога, но Якуб сказал: «Не дури!» – и, широко распахнув дверь, не оставил нам выбора; пришлось войти.

Так в нашем распоряжении оказался заброшенный особняк – четыре стены и ветхая кровля. Повсюду виднелись следы бегства прежних обитателей. Перевернутые книжные полки, в раковине – женская ночная рубашка в голубой лужице. В одной стене брешь размером с три кирпича – бывший тайник. На кухонном столе – ручка и клочок бумаги с выведенным обращением, – и только.

Мы с благодарностью осмотрели помещение, после чего Отец Близнецов объявил ужин и принялся скупо раздавать свеклу из огромной банки, одиноко стоявшей в чулане. Свеклу откусывали по очереди, пачкая ладони и рот бордовым маринадом. Отказалась только Мири. На улице снова повалил снег, но в кои-то веки он оказался желанным. Подкрепляясь свеклой и пуская по кругу единственный стакан для воды, дети радовались отсутствию ненавистных примет жизни.

– Кобылы нету! – наперебой выкрикивали они. – Крыс нету, бараков нету, забора нету, уколов нету!

Настал мой черед. От долгого молчания в клетке язык у меня до сих пор ворочался плохо, но в тот миг слова пришли сами собой. Уж не знаю, откуда они взялись, но то были слова моего зайде, упавшие с неба легко и свободно, как снежинки.

За возвращение моей Бесценной! – провозгласила я.

В знак солидарности Мири подняла стакан, но при этом лишь вяло улыбнулась. Может, ей страшно было остаться одной? Может, думалось, что она станет ненужной, когда я обрету мою Бесценную?

Дремала я урывками, то и дело просыпаясь с мыслями о причине ее грусти. Каждый раз протирая глаза ото сна, я видела, что Мири так и не ложилась, а просто застыла в кресле, сцепив руки. Так до меня дошло, что страшиться одиночества надо не ей, а мне.

Утром наше новообретенное пристанище преобразилось. Мое внимание привлекла клетка в углу комнаты. Открытая проволочная дверца безвольно висела на одной петле. Вид пустой клетки, думы о вырвавшейся на свободу птице, пусть и улетевшей навстречу гибели, пробудили во мне желание не сидеть на месте. Чтобы самостоятельно двигаться навстречу светлому будущему, которое вдруг стало возможным, мне требовались костыли.

Я поделилась этой фантазией с Мири; та как раз надевала пальто, готовясь выйти в город. Она предупредила, что костылей нынче днем с огнем не сыщешь, и пообещала справиться в госпитале. В Кракове Мири быстро включилась в новые обязанности по примеру Отца Близнецов. Тот полушепотом обсуждал что-то с Якубом за кухонным столом – я тщетно пыталась подслушать их разговор, пока остальные ребята носились вверх-вниз по лестнице, устроив наверху форменный сумасшедший дом.

Иногда быть калекой даже выгодно. Беситься вместе с детьми я не могла, зато сумела разузнать, что нас ждет. Изображая неподдельный интерес к птичьей клетке, я тайно слушала Отца Близнецов, излагавшего свои опасения.

Его тревожило состояние некой женщины. По его словам, она повидала такое, что и вообразить невозможно, спасла всех, кого могла, но остаться после этого прежней, полной жизни – выше человеческих сил. Это он знал доподлинно, поскольку и сам пережил то же самое.

Якуб отвечал не сразу, осмысливая сказанное, словно все это было ему слишком хорошо знакомо. Наконец он проговорил:

– Это тяжкое бремя помогает выжить, потому как не оставляет ни минуты, чтобы его осознать… прочувствовать, если угодно, его тяжесть.

По-моему, Отец Близнецов согласился, но я не расслышала.

Якуб заверил Отца, что сильнее и важнее его преданности – лишь нужды детей. А затем дал дельный совет: близнецов необходимо вверить заботам Красного Креста. Только так они смогут поправить здоровье, а взрослые – восстановить свои силы.

Она никогда их не оставит, с отчаянием в голосе ответил Отец Близнецов. Он говорил и о себе. Якуб призвал его подумать. Тридцать четыре ребенка, все на грани болезни и страданий. Якуб пообещал навещать нас в Кракове и сообщить нашим опекунам. Он поклялся, что нас не забудут.

Я подумала о Мири. Это о ней забыли. Без нас ей не жить. Неужели никто не заметил перемены, когда нас стало на одного меньше?

Если уж этой разлуке суждено быть, я сохраню память о Мири. Сначала я спасусь сама благодаря костылям. Потом спасу и ее от грусти.

Остальным я не стала рассказывать об услышанном. У детей и так полно забот. Ведь они неожиданно столкнулись со свободой. А это не так-то просто, как можно подумать. Только оправившись от путешествия, мы все еще были полны сомнений и тревог. Даже приятный смех, доносившийся из окна сверху, повергал нас в оцепенение. Но, желая хорошо провести первые дни в Кракове, мы полдня катались на трамвае бесплатно, предъявляя кондуктору свои лагерные номера. Местные жители были зачарованы – никогда еще им не приходилось видеть такое количество детей-близнецов. Только мне, Петеру и Софии не хватало половинки.

Петер поднимал коляску в трамвай и спускал ее, катил по улицам и завозил в магазины, чтобы нам вместе справиться о костылях. Он поклялся добыть костыли, и, пока мы занимались поисками, я попыталась донести до него, что помощь нужна Мири, ведь скоро придется ее оставить. Но слова не шли. Вскоре все стало понятно и без слов.