ей сигналы? Превозмогла Надя себя, нашла где-то на донышке силы, добралась до кресла, села. «Так… так… надо сосредоточиться… Прислушаться к себе…» Вот оно! «Надя, — прозвучало где-то в душе. — Надька!.. Милая, прощай! Я люблю тебя…»

— Нет! — вскричала Надежда. — Валя, нет! Я спасу тебя!

Есть сила ветра, сила инерции, а есть сила — любви. Могучая сила, но пока еще, к сожалению, мало изученная. Вероятно, не открыли еще ее ученые, вероятно, скрывается в ней энергия будущего, что посильнее атомной, а может быть, и равная в чем-то солнечной! Вероятно, об этом узнают наши потомки, а вот в чем они будут ее измерять: в подвигах? В преданности? Или в человеческих судьбах?

Одно можно сказать: поистине велик человек, обладающий силой любви! Нет для него расстояний — какое может быть расстояние, если образ любимого постоянно в сердце! Нет для него времени. Вернее, оно есть, но подвластно только любви: или летит, а то тянется медленно. А бывает, и вообще остановится — часы тикают, на всей планете тикают часы, а для кого-то время остановилось, и нет ни прошлого, ни настоящего, а есть лишь миг, который, кажется, есть — вечность!

И эта сила наполнила девушку. Надя и не знала, что способна любить столь сильно (как, впрочем, не знает никто, пока не полюбит). Но неужели она настолько полюбила простоватого Валентина? (Нас я уж не беру в расчет!) На этот вопрос ответить трудно, потому что любит не ум, а сердце, а оно — молчаливо…

По жилочкам, по косточкам — Надя чувствовала, как разливается сила любви по телу, крепнет. Уверенность появилась — откроет дверь, и волны в страхе отползут. Крикнет: «А-а!..» — и люди на всем земном шаре оглянутся!

Повелительницей стихий и судьбы ощутила себя Наденька. Сидела, не шевелясь, боялась, чтобы не ушла эта власть, не утекла обратно (куда?!).

Маленький самолетик бился среди волн, изнемогая. И вдруг… волнение на океане, будто кто ладонью прихлопнул (что же это за ладонь такая гигантская?!). А потом эта же ладонь (откуда она взялась-то?!) зачерпнула где-то с середины океана широкую волну, и понесла она самолет обрат но к берегу. А когда до берега оставалось уж с гулькин нос, подкинула Тушку, и он очутился в небе. Двигатели еле успели включиться, он тяжело, с трудом, но удержался в воздухе и… полетел, полетел… А двигатели уже набирали обороты и звучали ровно, освобожденно.

Тушка летел! Летел, покачивая крыльями, поблескивая на солнце мокрыми боками, ветер сушил фюзеляж, холодил. Тушка вздрагивал, поохивал, летел… Надя обмякла в кресле, голова кружилась, слабость — руки не поднять. Свершилось! Спасибо тебе, любовь!

Рев Тушки оглушил остров и поглотил все остальные звуки. И — растаял мираж. Путешественники увидели друг друга, и, как рассказывал Николай Николаевич, заплакали от счастья, и, как рассказывал Валентин, громко засмеялись.

А Тушка кружил над островом, выбирал, куда сесть. А остров-то оказался маленьким, плешивым, жалким, ничтожным! Даже сесть некуда! Тушка вновь и вновь заходил на посадку и вглядывался, искал то, что боялся увидеть, — китов, но не было их на острове: или волнами смыло, или… Лишь крошечные фигурки пятерых исследователей призывно махали ему руками.

Наконец изловчился Тушка и, вздув, придавив колесами выброшенные на берег водоросли, совершил посадку. Заскрипел песок под колесами, откинулся люк, как вздох.

Надя появилась в проеме люка сияющая, взволнованная.

— Сюда! — крикнула и засмеялась звонко. — Да быстрее же! Ну что же вы?!

Михалыч подтолкнул Рагожина, Валентин схватил (прямо сцапал Николая Николаевича за руку — ведь — Надя просила!), я, конечно, позади всех — бросились мы к Тушке. Я бежал и все нет-нет да озирался по сторонам, хотелось еще раз увидеть хоть издалека и маму, и папу, и себя…

— Скорее! Скорее! — торопила Надюшка, очень она опасалась чего-то.

Но вот взобрался и я, втянул лестницу, захлопнул плотно дверь. А Тушка того и ждал, рванулся, побежал, подпрыгивая, оторвался от земли и — круто ввысь!

В самолете, хоть и обессиленные, мы кинулись к иллюминаторам. Вероятно, не мне одному хотелось еще раз увидеть что-то. Мы смотрели вниз, а там уже — волны, волны. И все мельче они, и все шире океан. И нет никакого острова и в помине.

Глава шестнадцатая

И снова вместе

Самолет летел над океаном, его маленькая тень бежала по зеленым волнам за ним, как собачка. От этого было ощущение, что кто-то контролирует, не отпускает нас из поля зрения.

…Тушку вел автопилот. Не один километр налетали они вместе. Не будь автопилот так привязан к Тушке, давно бы стал командиром отряда,

а может быть, даже и заместителем министра гражданской авиации. А что? Опыт у него есть, выдержки не занимать, стаж работы — подходит. К тому же не пьет, не курит, к женщинам — как металл! Уж какие случались стюардессы красавицы! Бывало, и у командира вспотеют ладони, держащие штурвал. А он — что они есть, что нет. Вот рация — другое дело. Болтлива, конечно, внимания требует постоянного, но на то она и рация…

Тушка летел гордый, смелый, помолодевший…

Птицы летают — ищут корм, лист с дерева летит безвольно, тучи — куда ветер дует, ангелы и те летали, говорят, исключительно по делу, а он летел, как песня! Как мысль свободная! Как!..

Но что такое? Вязкость вдруг появилась, напряжение. Ах, это же… горючее кончилось! А он залюбовался собой и забыл! А кругом — океан… И вот плавники акул зачертили пенные полосы вслед его тени. Догоняют, спешат. Тушка встряхнул телом, булькнули жалобно остатки горючего. Вскочили с кресел члены героического экипажа, ринулись в кабину.

— Горючее! Горючее на нуле! — Михалыч сжал в досаде кулаки. — Всем надеть спасательные жилеты! Торопитесь!..

— А Тушка?.. — вымолвила Надя. — А он?! Он же без жилета…

— И я не буду, — решительно заявил Валентин. — Если уж… то всем вместе!..

— Да что вы, в самом деле! — закричал Михалыч. — Опять за старое?! Или вы выполняете команды, или я тоже надевать ничего не буду! Что я, в конце концов!.. Что мне, больше всех надо!..

— Друзья, — тихо сказал Николай Николаевич. — Друзья, первое, что нам необходимо сделать, это затормозить время.

— Как?! При чем здесь время?! Возможно ли?! — наперебой заговорили мы.

— Да, друзья мои, возможно, — скромно ответил Николай Николаевич. — Время — величина постоянная только для часовых механизмов. Человек же, по сути, живет в ином, сугубо индивидуальном времяисчислении и, что весьма важно, не постоянном, а колеблющемся, перетекающем… протекающем по судьбе, как река…

— Николаич, не томи! — взмолился Михалыч. —