У каждого своя дорога к Всевышнему. Рано или поздно Господь со своей любовью приходит в каждое сердце, и грешное, и тронутое неверием, всякое. Люди, ощутив это так же ясно и непреложно, как видят показывающееся из-за горизонта солнце, понимают величие Господне. Но снова в душах появляется страх. Начинает казаться, что жить по вере и исполнять волю Божью – это трудно. Что надо совершать большие дела, решать сложные задачи, что требуется полная самоотверженность, всецелая преданность, отречение от всего земного. И уже многие решают смириться, думая, что не в силах справиться, что тяжел крест, что не по плечу громадная ноша. Как согрешившие Адам и Ева, начинают избегать Господа. Но не требует цветок целого моря воды. Ему достаточно полстакана, и он снова полон сил, оживает, радует глаз своей зеленью. И умирающему от голода не нужен пуд хлеба. Всего лишь куска будет довольно, чтобы организм его восстановился. На пути нашем земном мы можем сделать много добрых дел. И пусть это маленькие дела. Пусть простые. «И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды моей», – говорил Иисус.[40]Каждый может творить добро, и даровать любовь, и делать добрые дела. Но, делая добро, выполняя волю Господа, следуя по указанному Им пути, не надо и эгоистично стремиться утяжелить свою ношу. Не дает Господь человеку ничего, что не по силам его. И требование большего, и непокорное роптание – это опять дорога к внешнему, путь из духовной глубины, бег не в том направлении…

«Не обладает Лика смирением, – подумал отец Алексей, отложив ручку. – Нет воли Господа, чтобы крест Евфросинии Полоцкой вернулся к людям. Но Лика не может этого понять и принять. Ах, как же ей объяснить, что малое, самое легкое добро творить на земле предписано человеку, а все само сложное Творец на себя взял. „Смотри на действование Бога: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым“.[41]Но как объяснить? Найти бы те слова.»

Он собирался вновь вернуться к тексту проповеди. Но… так некстати вдруг вспомнился тот поцелуй… и ее умоляющие зеленые глаза… нет, все правильно, что удалось устоять перед искушением… винить себя не в чем… но и забыть невозможно… А потом вдруг волнение бушующей бурей неожиданно заполонило душу.

– Лика? Она в беде? Предчувствие чего-то темного становится все сильнее, – прошептал священник, разыскивая среди вороха бумаг и книг сотовый телефон.

Часы на дисплее равнодушно показывали два часа ночи.

Но все же отец Алексей, вспомнив, что Лика говорила о своей привычке работать ночами напролет, набрал номер Вронской.

«Абонент отключен или находится вне зоны действия сети».

«Она же говорила, что журналисты никогда не отключают сотовый, – вспоминал священник, задувая свечи. – Что иногда это так неудобно. Номер уже узнали поклонники ее книг, и иногда она едва задремлет, и кто-то звонит, просит автограф или вовсе просто молчит… Беда, с ней случилась беда, что же делать?»

Первый порыв – броситься за помощью к следователю. Но, выйдя из церкви, священник не увидел в находившемся напротив здании прокуратуры ни одного горящего окна.

Ноги сами понесли его к машине. Он завел нервно всхлипнувший мотор и осторожно тронулся с места.

«Она в Зареченске, – решил отец Алексей, переключая передачу. – В Спасо-Преображенской церкви нет связи. Когда я был там, до меня пытались дозвониться, и ничего не вышло. Неужели она среди ночи помчалась туда? Наверное, решила еще раз осмотреть алтарь. Хотя я заглядывал в каждый закуток и объяснял: бесполезны дальнейшие поиски».

Дорога по пустынной трассе заняла меньше часа, небо едва начало светлеть новым утром.

– Она действительно в храме, – прошептал священник, останавливая «Жигули» рядом с Ликиным автомобилем. – Вот только увижу ее в алтаре! Объясняй не объясняй, все по-своему делает!

Он быстро подтянулся, забрался на подоконник, и…

Все произошло в считаные мгновения. Стоящая на лесах Лика вытащила из колонны камень. И яркое, во сто крат сильнее желтого фонарного пятна, прилепившегося к потолку, сияние полилось из отверстия. Вронская осторожно вытащила крест. Крест! И отец Алексей успел подумать, что он невероятно красив, он божественен и не поврежден вовсе. Потом откуда-то из темноты метнулась тень, и Лика вместе с реликвией полетела на землю. И из темноты же в направлении окна просвистел камень. Отец Алексей инстинктивно отшатнулся, потерял равновесие и скатился на росистую траву.

– Милиция! Уходим! – прокричал мужской голос внутри храма.

Какая-то часть смятенного сознания понимала: в храме находятся люди, люди с недобрыми намерениями, возвращаться туда опасно.

Но… как же Лика?

Отец Алексей подтянулся и, вскарабкавшись на окно, зажмурился.

Яркий, молочно-белый свет слепил глаза. Он был таким сильным, что пришлось прикрыться ладонью.

Священник шагнул на подоконник, потом прыгнул внутрь, к распластанным на полу телам, к сидевшей, задрав голову, Лике.

– Э-это ч-что?! – едва слышно спросила, обернувшись, Вронская.

Из центрального купола церкви водопадом низвергался световой поток. Он обминал возносящуюся вверх фигуру в монашеском, но белоснежном одеянии.

Сверкает золото креста Евфросинии Полоцкой, переливаются драгоценные камни. Уносит Ангел на небо поруганную людьми святыню…

Когда предрассветные сумерки снова заполнили храм, сквозь застилающие глаза слезы отец Алексей разглядел: Лика поднялась, склонилась над лежащими без сознания мужчинами.

– А эти гады дышат, – пробормотала она и, задрав свитер, вытащила из джинсов кожаный ремень. – Помогите мне, пожалуйста. Они сильные, надо их того, повязать…

Невольно улыбаясь, отец Алексей покачал головой и, взяв ремень, стал его закручивать на запястьях ближайшего, длинноволосого, мужчины.

– Хм, где мой рюкзак? – Лика осмотрелась по сторонам. – Ага, внимание, смертельный номер. Знаете, как мои книги пиарят? Леди-детектив, вы ж понимаете. Не, ну на телевидение я в костюме и на шпильках хожу. Леди так леди. Но видели бы телевизионщики мой рюкзачок… Отлично! Ринговку Снапкину я так и не достала. Держите!

Она протянула узкую капроновую веревку, одобрительно кивнула:

– Да, вы его покрепче. Кстати, вот, там у колонны еще ножик валяется. Я все понимаю, не убий и все такое. Но эти ж гады агрессивные, так что вы не теряйте бдительности! Я сейчас в машину сбегаю и вам еще буксировочный тросик сброшу. Вы их для пущей верности друг к дружке привяжите. А я поеду милицию разыскивать. Сами мы их из церкви ни за что не вытащим. К тому же это опасно!

– Подождите! – отец Алексей схватил ее, намеревавшуюся ускользнуть, за руку. – Вы… вы тоже это видели?

– Да. Я не понимаю, что это было. Кажется, вот этот мужик с короткой стрижкой потянул меня вниз, и я упала с лесов. Крест, довольно тяжелый, находился в моих руках, я это точно помню. Потом меня как выключили. Пришла в себя от огромного теплого луча света. От яркого свечения глаза заболели. Но – лишь на секунду, потом боль прошла. И… белая фигура, в руках крест… Мне… мне сейчас так хорошо, как никогда в жизни не было, точно. Я стараюсь об этом не думать. В голове не укладывается. Вот и несу полный бред. Это нервное. Но…, – она лукаво улыбнулась. – Отец Алексей, согласитесь, лучше бы вместо креста исчезла парочка этих товарищей!