– Как тебя зовут?

– Руся, – ответила я.

Девушка сказала кому-то в трубку:

– Руся. Стоит какая-то.

Ей что-то ответили. Она кивнула мне:

– Пошли. Имя у тебя какое… Сокращение, что ли? Как полностью?

Я ничего не ответила, лишь пожала плечами, заходя за ней с некоторой опаской в служебный подъезд. Я очень надеялась, что ее послал Ростовцев, которому я тогда в палате сказала, что я не «Галочка», то есть не моя бабушка, а ее внучка и что зовут меня Руся. Только ему было тогда плохо, и его на следующий день забрали родственники. Но ведь он потом приезжал! А вдруг не он за мной послал? А охрана, которая в камеры увидела подозрительную особу, маячащую у подъезда столько времени.

Я замерзла так, что, когда хотела побыстрее скинуть свою рваную куртку, у меня это удалось не с первой попытки. Руки никак не хотели сгибаться в локтях. Но в театре было тепло, даже жарко, и пока мы шли длинными коридорами, переходами, спускались по лестницам, поднимались, опять шли по каким-то коридорам, я согрелась.

В одном большом зеркале, на котором было нарисовано лицо какого-то известного режиссера, я увидела себя. И удивилась, что я такая худая и румяная. Хорошо, что я утром, наспех одеваясь, надела именно белую блузку под темно-серый свитер. Это смотрелось аккуратно, немного мрачновато, но зато прилично. Ведь самое главное – не производить неприличного впечатления, чтобы от меня люди не шарахались…

Не будешь же каждому объяснять: «Послушайте! Я нормальная, такая же, как вы. Просто у меня рукава оторваны от куртки, временно, пока я не доберусь до общежития. И одежда грязная, потому что я по шоссе пешком шла и еще потом лестницу пересчитала…» Ведь это все было сегодня. Некоторые дни – длиной как будто в месяц, а то и больше.

Девушка, которая вела меня, остановилась у белой двери, на ней была табличка «Народный артист СССР А.И. Ростовцев». Ничего себе, СССР уже давно нет, а народные артисты есть… Девушка постучала, из-за двери настоящим театральным голосом ответили:

– Да-да!..

Я вошла. Девушка из-за моей спины бросила: «Вот, кажется, оно!» – и убежала. Оно – это я. Но я не стала никак реагировать. Я во все глаза смотрела на «старика Ростовцева», которого я видела в больнице один раз, на больничной койке. Потом я, конечно, посмотрела его фотографии и прикинула, сколько могло быть ему, когда родилась мама. Не такой уж он был и «старик», зря даже мама бабушку ругала. Сейчас ему, если верить Интернету, около восьмидесяти, а тогда было около сорока. Ну понятно, не двадцать, бабушке было всего девятнадцать лет, и она чуть не выпала из своей балетной карьеры, родив маму некстати. Некоторые балерины так и не рожают, боятся все потерять. А потом в тридцать восемь лет уходят на пенсию и обнаруживают, что родить уже не от кого или они родить не могут.

Я смутно помню мамины разговоры с одной бабушкиной подругой, она к нам наведывалась, когда бабушки уже не было в живых. У подруги никого не было. Никого и ничего – ни ролей в театре, даже в кардебалете – там уже молодые отплясывали, ни нормальной работы, ни семьи. Вот она и говорила, какая молодец «Галя», то есть моя бабушка, что решилась родить маму. Конечно, молодец. А то бы и меня не было.

– Ну-с… – Ростовцев повернулся ко мне. Он сидел на стуле с высокой спинкой, обитом светлым бархатом, еще не гримировался. И был совершенно не похож на того беспомощного старика, древнего, еле живого, каким я его запомнила. – Вот я и говорю – уж больно имя-то… не спутаешь… Только забыл я. Говорю Тане – спроси, что-то очень хорошее, но необычное… Проходи… Руся… Иди ко мне… – Он протянул ко мне руки, сам встал.

Ростовцев оказался вблизи повыше меня, довольно стройный и даже подтянутый для своих лет. В восемьдесят лет можно выглядеть гораздо хуже. Или… я не знаю. Я очень растерялась.

– Галочка… – улыбнулся он. – Конечно, Галочка. Только повыше. Моя Галочка вот такая была… – Он показал рукой у моего уха. – Балеринка моя… Умерла Галочка, а ты осталась. И мама твоя, дочка моя… Я видел ее только несколько раз, когда она была маленькой, потом так все как-то неправильно закрутилось, и у Галочки, и у меня… Галочка сказала, что не моя это дочка. Так уверенно сказала, так убеждала меня, я обиделся тогда на нее. Галочка могла быть очень злой иногда… Так и не стала старой.

– Моя мама тоже не станет старой, – ответила я на всю эту тираду. – Она умерла.

– Я знаю, мне сказали в больнице, что ты из детского дома. Ты… прости меня.

– Вы не будете проверять, ваша ли я внучка? – спросила я, с ужасом слыша сама, что же я говорю. Я думала об этом, но говорить не собиралась. Сказала от полнейшей растерянности.

– Проверять? А что, надо? – засмеялся Ростовцев. И я вдруг увидела в нем маму. Мама так же щурила глаза, когда смеялась, добро, застенчиво, как будто близоруко, хотя она хорошо видела.

– Я не знаю… – Я почувствовала, что от всего – от холода, голода, усталости, невероятных событий, сложных вопросов, непонятной ситуации у меня подступают слезы. В них можно спрятаться. Я заставила себя не хныкать и не распускать нюни. Подняла голову и так немного постояла.

Ростовцев ахнул.

– Нет… Галочка так всегда делала… Это она тебя научила?

Я помотала головой, чувствуя, что несколько слез все-таки выкатилось по щекам.

Ростовцев обнял меня, погладил по голове.

– Всё хорошо. Ты молодец, что пришла. Я сначала глазам своим не поверил, думал, показалось. К старости Галочка стала везде мерещиться. Послал Таню. Говорю – спроси… Ты ко мне приехала?

Я не стала сразу рассказывать ему всю свою историю. Уклончиво покачала головой.

– Ты что-то горячая, полыхаешь вся… Ты хорошо себя чувствуешь?

Я пожала плечами.

– Ничего.

– Чай будешь? Поставь чайник, там посмотри, все есть… – Ростовцев кивнул на второй стол, не гримировальный, на котором стоял электрический чайник, аккуратно составленные чистые чашки, коробки с кофе, чаем, печеньем.

– У меня брюки грязные, потому что я по шоссе шла, – решила все же объяснить я, заметив его взгляд. – Я не думала, что попаду в театр. Так все вышло. У меня есть билет. – Я на всякий случай показала ему свой билет.

Ростовцев с интересом посмотрел на меня.

– Узнаю любовь к приключениям… Галочка однажды уехала в Таллин и оттуда мне позвонила… А я ее ждал на Тверской… Ждал-ждал, часа три… Потом пришел домой, она звонит: «Прости, хотела посмотреть выставку…» Но она была очень хорошая и очень меня любила.

– Почему вы не поженились? – спросила я, не вполне уверенная, что это правильный и вежливый вопрос.

– Плохо, что не поженились. И у нее, и у меня все наперекосяк тогда пошло. Она была молодая, всем нравилась, я ревновал, мы ссорились. Около нее крутился этот балерун молодой, восходящая звезда… Артемьев… Крутился и крутился… И она так глупо себя вела, Галочка, царствие небесное… Дразнила меня, а я велся на это… Велся – верное слово?