от волнения, что я практически не могла говорить. Ромео, всегда суровая и агрессивная звезда футбола, был сломлен.

– Ты ничего не мог сделать.

Он крепко зажмурил глаза.

– Мне не следовало оставлять тебя ни на секунду. Я знал, что мои родители что-то замышляют. Не стоило нам приезжать. Следовало настоять и оставить тебя дома, где вы оба были бы в безопасности. Теперь же… – Его голова упала на наши сплетенные пальцы, а из глаз полились слезы, как на исповеди.

Я позволила ему выплеснуть все наружу, а когда он успокоился, печально сказала:

– Ромео, мое сердце разбито. Как только я начинаю думать, что сильнее меня ранить просто невозможно, мне в сердце снова вонзают кинжал. Что мы сделали настолько плохого, что у нас все отнимают? Складывается впечатление, что я теряю всех, кого люблю: маму, папу, бабушку, а теперь и нашего ребенка. У меня нет сил выносить эту боль. Слишком много горя, чтобы справиться… Я больше не могу.

Покачиваясь, Ромео прижал меня к своей груди.

– Я не знаю, почему у тебя отняли семью, детка, и я знаю, что ты раздавлена. Но сейчас вина лежит на моей матери. Шелли рассказала Элли все… про записку, про обвинения. Больше никакого общения с родителями. Они – яд для нас с тобой, Мол, отрава. Ты – все, что у меня осталось… Не убегай от нас. Только… не убегай.

Я чувствовала лишь онемение – мое тело блокировало боль, переключаясь обратно в режим автоматической защиты, который несколько месяцев назад Ромео успешно отключил. Сейчас он осыпал отчаянными поцелуями и нежными прикосновениями мое лицо.

– Что со мной случилось? Я почти ничего не помню.

Ромео затеребил больничную бирку на моем запястье, вновь переживая травму прошлой ночи.

– Приехали медики, и тебя определили сюда. Я поехал с тобой. Наши тоже внизу, они никуда не уходили. Ты здесь уже сутки. Из-за удара у тебя началось внутреннее кровотечение. Была необходима операция.

Я уставилась в потолок и отстраненно принялась считать белые плитки.

– У меня еще могут быть дети?

Ромео убрал волосы с моего лба, крепко прижимая к себе мое обмякшее тело.

– Да, это было первое, о чем я спросил, детка. Я… я не знал, захочешь ли ты планировать беременность сразу. Может, попробуем еще раз, когда тебе станет лучше? Я просто… Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Готов на все, что угодно.

Я напряглась, и он крепче стиснул меня в объятиях.

– Прости меня, Мол. Мне не следовало говорить ничего подобного. Слишком рано, слишком свежи воспоминания. Прости меня. Просто прости меня за все. Я так сильно люблю тебя, а наш ангелочек делал нас такими счастливыми… делал нас семьей… Я… я боюсь, что потеряю и тебя. Это все, о чем я мог думать, пока ты была без сознания.

Я попыталась расслабиться, вдыхая неповторимый аромат мяты и мыла Ромео. Но мне не удалось ничего произнести. Я знала, что ему нужно мое уверение, мое обещание, что все наладится, но я не могла его дать. Мне не хотелось думать. Я не хотела находиться здесь, на больничной койке, рядом с моим разбитым вдребезги парнем.

Я сжала в кулаках его любимую красную майку и цеплялась за Ромео, пока мы молча катались на волнах горя. А затем все превратилось в пустоту.

Друзья заходили ко мне, чтобы выразить свои искренние соболезнования и просто поболтать о пустяках, изо всех сил стараясь отвлечь меня от грустных мыслей. Запретную тему детей старательно не поднимали.

Не стоило им утруждаться. Я не чувствовала… ничего и ни разу не ответила.

Ромео сидел, втянув голову, рядом со мной на кровати. Он игнорировал странные взгляды, которые бросали на него врачи, и не вздрагивал, когда медсестры заходили в мою палату. Все натыкались на преданного парня, который отказывался оставлять свою девушку. Работники больницы поняли, что словосочетание «часы посещений» ничего не значило для квотербека из «Кримсон Тайд», и позволяли ему оставаться каждую ночь в моей постели.

Сила футбола в Алабаме.

Ромео вновь и вновь пытался заговорить со мной, но я не отвечала. Я спала… много, а когда не спала, то лежала рядом с ним в коматозном состоянии. Я была живым, дышащим зомби.

После нескольких дней лечения врач сообщил, что меня выпишут на следующее утро. Ромео сразу принялся упаковывать принесенные Элли вещи в мою сумку, не скрывая своего облегчения от того, что мы наконец-то едем домой.

Дом.

Ничто не ощущалось домом. Англия хранила воспоминания о моей потерянной семье; Алабама же теперь держала память о моем потерянном ребенке… нигде я не чувствовала себя в безопасности.

Звонила профессор Росс, чтобы выразить соболезнования. Это было перед вылетом на презентацию в Оксфорд (они с Ромео совместно решили, что мне лучше не путешествовать). Ромео с осторожностью мне это сообщил, явно ожидая, что я буду протестовать и настаивать на том, что обязана сама представлять часть работы, над которой трудилась почти год. Но я лишь пожала плечами и снова заснула. В другое время я бы действительно запротестовала. Сейчас же не могла собраться с силами, чтобы хоть о чем-то переживать.

Ромео сокрушенно вздыхал всякий раз, когда я отстранялась и замыкалась себе. Он следил за каждым моим движением. Он видел, что я сломлена. Я понимала, что он тоже. Но я не могла позволить себе снова чувствовать. Какие у меня были гарантии, что я переживу натиск боли, который точно последует? Ромео бесконечно повторял мне, как сильно любит меня, и, как всегда, умолял не покидать его.

Этого я так и не пообещала.

Когда моя сумка была собрана и наступили сумерки, зазвонил телефон Ромео.

Я обернулась и увидела, как он щипал себя за переносицу.

– В чем дело?

– Это тренер. Он хочет, чтобы вечером я посетил благотворительное мероприятие на стадионе. Я пропустил много тренировок, поэтому ему нужно, чтобы квотербек показался с командой на пути к чемпионату.

Он резко повернул ко мне голову.

– Я не могу оставить тебя в таком состоянии.

– Можешь. Я все равно устала. Мне нужно поспать.

Громко застонав от досады, Роум со злостью ударил кулаком в стену.

– Ради бога, Мол! Как ты можешь устать? Ты валялась в кровати, ничего не делала целыми днями! Я понимаю, что ты перенесла операцию, но врачи сказали, что сейчас ты должна чувствовать себя намного лучше. Ты упиваешься горем, Шекспир. Пора уже собраться с мыслями, к чертовой матери! Я пытался, старался быть терпеливым,