— Да, Семен Моисеевич, умеете вы уговаривать, умеете. Что ж, попробуем завтра же. Я зайду к вам утром, сразу после начальства, утром, а сейчас отбой, отбой…

— Есть, товарищ капитан! — улыбнувшись, остановился и вытянулся по стойке смирно Пучинский.

Ванголу два дня назад по приказу Берии было присвоено знание капитана, причем произошло это даже без ведома Краскова, просто пришел приказ на присвоение внеочередного звания, и все. Не забыт Лаврентий Павлович молодого лейтенанта, дал понять, что все нити держит в своих руках, что контролирует ситуацию и внимательно отслеживает всю работу созданного подразделения. И не просто отслеживает и контролирует, но считает важной и значимой.

Полковник Красков это тоже чувствовал. Несмотря на то что всех своих подчиненных он подбирал сам, среди них кто-то, и, возможно, не один, был осведомителем. Так было устроено во всех ведомствах, он это знал. До сего времени это не только не мешало, а очень даже помогало делу. Все вынужденные обращения Краскова к генеральному комиссару как будто уже были ему известны и решения по ним заранее подготовлены. Красков лично ему раз в месяц докладывал о проделанной работе и достигнутых результатах. Встречи проходили каждый раз на разных конспиративных квартирах и наедине. Никаких письменных отчетов по основному направлению работы. Такая сверхсекретность удивляла даже Ивана Ивановича, но он не считал это лишним, так как хорошо знал — любая утечка информации в разведке неизбежно приводит к провалу в работе. Именно этим было продиктовано его желание выделить и вывести из Москвы подразделение «Северный ветер». К этому моменту оно пополнилось людьми, необходимыми для выполнения фантастически сложной миссии, порученной группе.

Суть этой миссии была изложена ясно и просто — установить прямой контакт с другим миром. И логика руководства была простой. Раз это смог сделать рядовой немецкий ученый — спецгруппа ГРУ это сделать просто обязана. Информации для озвученного решения было достаточно. Сам факт существования иного мира был убедительно продемонстрирован именно тому человеку, который способен был понять и принять решение. И он его принял. И создал все условия для его выполнения. И контролировал каждый шаг, каждую мелочь. Он смог все сделать так, что о том, чем занимается полковник Красков и его люди, не знал никто. Пришлось пожертвовать теми, кто был тогда на этом рандеву с другим миром. Все они погибли в ближайшие часы после встречи только потому, что могли так или иначе разгласить эту тайну. И это решение он тоже принял сразу, как только все закончилось. Он вышел из кабинета, уже приняв решение…

Сам замысел операции родился позже, для этого потребовалось некоторое время. Получив научно-технологическую информацию от посланника, он понимал, что догнать нацистских ученых, да еще в условиях войны, стартуя практически с нулевой отметки, невозможно. Как либо форсировать этот процесс, также невозможно, это не Беломоро-Балтийский канал строить. Тут от количества зэков и штыковых лопат и тачек ничего не зависит. Нужны умы, а они редкость, да еще после этих «чисток», да и вообще после всего, что произошло в России… Из эмиграции ученых просто так не вернешь, хотя и это нельзя скидывать со счетов. Хотя потребуется время, много времени, а его нет… Да, запустить всю работу по этим технологиям необходимо срочно, и он это сделает, сделает все возможное, но необходимо сделать еще и невозможное — выйти на прямой контакт с представителями того, другого мира и добиться более существенной помощи, обрести в их лице союзников. Они практически уже сделали шаг в этом направлении. Если они сами вышли на контакт, значит, их опасения очень существенны и стремление к сотрудничеству будет воспринято ими правильно. Значит, идея осуществима. Вот этим и должны заняться Вангол и его группа. Важность задачи неоценима, поэтому полномочия Краскову он дал неограниченные, но и контролировал каждый шаг…

Ольга сидела за добротным, покрытым зеленым сукном столом, положив подбородок на подогнутые руки и закрыв глаза. За окном мягко кружил снег, падая на брусчатку Лубянской площади. Она находилась в Москве, в разведуправлении. Она до сих пор не могла понять и осмыслить то чудо, которое с ней произошло. Еще месяц назад она сидела вот так же в просторной комнате на втором этаже великолепного прусского особняка и лихорадочно думала о том, как вырваться из плена. В этой золотой клетке, в которой она оказалась не по своей воле, но тем самым будучи спасенной от верной смерти, она чуть было не сдалась. Чуть-чуть не сломалась под напором обстоятельств, которыми было невозможно пренебречь. Спокойный и обходительный немец все делал так, чтобы она покорилась ему, причем сделала это без принуждения, добровольно, покорно приняв все, что произошло с ней, смирясь. При этом он делал ее жизнь действительно уютной и красивой. О такой жизни она читала только в книжках. В той стране, в которой она росла, такая жизнь была недостижима. Она просто была невозможна. Ольга вела себя спокойно и вежливо, была такой, как всегда в той, довоенной жизни. Она скрыла неплохое знание немецкого языка и пользовалась этим преимуществом. Она была достаточно умна, чтобы понимать: немец будет добиваться близости, и это для нее будет решающим моментом в жизни. Она или отвергнет его, или станет для него женой и должна будет забыть о своей Родине, обо всем, что осталось там, в Ленинграде, в прошлой жизни.

Ей придется спать с немцем и рожать ему детей, немецких детей. Он не был ей неприятен, нет, он был даже по-своему симпатичен и вызывал уважение своими поступками. Но он был немец, немецкий офицер, который участвовал в войне, который убивал советских людей; он был врагом. Ольга понимала, придет час, она должна будет решить — предать все, что связывает ее с Родиной, или умереть. Другого не дано. Она видела, что он влюблен в нее. Что он достойно ждет ответного чувства. Он не примет отказа, это будет для него оскорблением. Он благородный мужчина, он не будет ее насиловать. Он просто отправит ее в концлагерь. Она хотела жить, хотела выйти замуж и рожать детей, но не так. Она хотела жить и выжить в это страшное время, но сохранить совесть чистой и сохранить себя для того единственного, которого еще не встретила в жизни. Но страх мучительной смерти, а она успела увидеть, что это такое, заставлял ее улыбаться немцу. Это возбуждало в нем надежду на успех, и он чувствовал себя все увереннее и увереннее. Она была в смятении и не знала, что делать дальше.

В конце декабря он уехал в Берлин, она боялась его возвращения, боялась развязки, своей слабости, в какой-то степени она уже готова была уступить. Но ее подавленное состояние исчезло, оно просто ушло, когда он, в порыве откровения, рассказал о планах его фюрера и его страны, ставших ему известными на каком-то важном и секретном совещании, с которого вернулся. Она внимательно слушала его полную пафоса и самолюбования речь, делая вид, что вообще-то увлечена музыкой и мало что понимает из его рассказа. Она вдруг с ужасом поняла, что невольно стала причастной к страшным тайнам нацистской Германии, замыслам ее главарей, и ей стоило огромного труда не выдать своего волнения. Она прильнула к вдруг замолчавшему Паулю и, весело смеясь, увлекла в вальс, стараясь усыпить его вдруг проявившуюся бдительность. И он продолжал говорить, упиваясь своей значимостью и масштабами своего мышления. Он говорил все это при ней, но не для нее, он проговаривал все это для себя, теша свое самолюбие и гордясь собой. Если бы в эту ночь он пришел к ней в спальню, она отдалась бы ему, закусив губы, стиснув зубы. Она бы пошла на все. Теперь она не должна была умереть, она должна была вырваться из плена и дойти до своих, чтобы рассказать о том, что ей стало известно. Это было важнее ее жизни, это было важнее всего на свете.