Беньямин Викстрём упрямо молчал.

— Боже мой! — запричитала Кристин. — Как ты мог такое сделать, Беньямин? Разве это поступок здорового человека?

Мускулы лица юноши напряглись. Он уставился в стол, прижав руки к телу.

— Думаю, нам нужно сделать перерыв, — сказал секретарь социальной службы и положил руку на плечо Кристин.

Свен-Эрик кивнул, выключил магнитофон и вышел за дверь вместе с фру Викстрём и секретарем.

— Почему ты не хочешь с нами побеседовать? — спросила Анна-Мария Беньямина, оставшись с ним наедине.

— Потому что вы ничего не поймете, — ответил юноша. — Вы совершенно ничего не понимаете.

— То же любит повторять мой сын, он твой ровесник, — заметила инспектор Мелла. — Ты знал Мильдред?

— Это не она здесь нарисована. Вы что, не видите? Это автопортрет.

Анна-Мария пригляделась. До сих пор она не сомневалась, что это Нильссон, но рисунок действительно изображал человека с длинными черными волосами.

— Ты ведь дружил с ней, так? — продолжала Анна-Мария. — И поэтому собирал вырезки со статьями о ее смерти?

— Она понимала, — шептал Беньямин. — Она все понимала.

Из-под черной завесы волос блеснули слезы, несколько капель упало на стол.

Беньямин вспомнил, как однажды сидел с Мильдред в ее кабинете в приходском доме. Она пригласила его на чашку чая с таволгой и медом. Таволгу дала ей одна женщина из «Магдалины», которая сама ее собирала и высушивала. Они шутили, что чай пахнет пометом.

Беньямин познакомился с Нильссон через одного из своих приятелей, который был ее конфирмантом.

На столе лежала книга под названием «Ворота», Мильдред как раз читала ее.

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросил Беньямин.

Книга была толстой. Слишком много английского текста и цветных иллюстраций.

Речь в ней шла о воротах в еще не созданный мир, который человеку предстоит придумать самому. Автор призывал читателя обустроить свой дом в вечности, опираясь на воображение и ритуалы. Он утверждал, что путь туда лежит через самоубийство, индивидуальное или коллективное. Весной девяносто восьмого года четверо подростков покончили с собой. Их родители подали на английского издателя в суд.

— Мне нравится эта идея, — ответила Мильдред.

А потом она слушала Беньямина и протягивала ему платок, если он плакал, что нередко случалось во время их бесед.

Он рассказывал об отце, и это была своего рода месть, ведь Стефан Викстрём не любил Мильдред.

— Он ненавидит меня, — жаловался Беньямин. — Но даже если я остригу волосы и надену обычную рубашку со всем тем, что полагается, и стану пай-мальчиком и председателем школьного совета, он и тогда не переменит своего мнения обо мне. Я знаю.

Тут в дверь постучали, и у Мильдред на лбу появилась беспокойная морщинка.

В кабинет вошел Стефан Викстрём. В тот день у него был выходной.

— Так вот ты где! — обратился он к Беньямину. — Сейчас же бери свою куртку и садись в машину!

— А тебя я попрошу не вмешиваться в мою семейную жизнь, — обратился Викстрём к Мильдред. — Мой сын стал хуже учиться. Меня тошнит от того, как он одевается. Он позорит свою семью, как только может, а ты, насколько я понимаю, наставляешь его в этом. Приглашаешь на чай, в то время как он должен быть в школе. — Викстрём постучал по ручным часам. — Ты слышал, что я сказал? — повернулся он к сыну. — Бери куртку и марш в машину! Сейчас у тебя по расписанию урок шведского языка, я отвезу тебя. Ты довел свою мать до слез. Звонил классный руководитель и спрашивал, где ты. Ты хочешь, чтобы мама заболела? Ты этого хочешь?

— Иногда Беньямину надо выговориться, — сказала Мильдред, — иногда…

— На это у него есть родители, — оборвал ее Викстрём.

— Вот как! — подал голос Беньямин. — Но ведь ты отказываешься говорить со мной. Вчера, когда я спросил тебя, можно ли мне поехать вместе с семьей Кевина в приграничную зону, что ты ответил мне? «Остриги волосы, оденься как нормальный человек — тогда и поговорим». Так?

Беньямин поднялся и взял свою куртку.

— Я поеду в школу на велосипеде, не хочу, чтобы ты подвозил меня. — С этими словами юноша выбежал из комнаты.

— Это ты во всем виновата. — Стефан повернулся к Мильдред, которая все еще держала в руках чашку с травяным чаем.

— Мне жаль тебя, Стефан, — ответила она. — Тебе, наверное, очень одиноко.

— Мы отпускаем его, — сказала Анна-Мария прокурору и коллегам.

Она вышла в буфет и попросила находившегося там секретаря социальной службы проводить мать и сына домой.

Потом инспектор Мелла вернулась в свой кабинет, чувствуя себя усталой и подавленной. Проходивший мимо Свен-Эрик спросил, не хочет ли она перекусить.

— Но ведь уже три часа, — ответила Анна-Мария.

— Ты ела?

— Нет. Бери свою куртку, мы едем. — Инспектор Мелла улыбалась.

— Куда?

Из-за спины инспектора Стольнакке вынырнул Томми Рантакюрё.

— Пойдемте со мной, — обратился он к Свену-Эрику и Анне-Марии.

Стольнакке сурово посмотрел на него.

— А с тобой я вообще не разговариваю.

— Это из-за кошек? — улыбнулся Томми. — Я пошутил. Но сейчас я покажу вам что-то действительно важное.

Они последовали за Рантакюрё в комнату для допросов номер два. Там сидели женщина и мужчина, одетые по-походному. Мужчина, довольно рослый, держал в кулаке кепку цвета хаки и время от времени вытирал ею пот со лба. Женщина в косынке на голове и джинсах с пятнами от ягодного сока отличалась исключительной худобой. Ее лицо покрывали морщины, какие бывают у заядлых курильщиков. Оба пахли дымом и кремом от комаров.

— Можно попросить у вас стакан воды? — сказал мужчина, когда четверо полицейских вошли в комнату.

— Ну, хватит, — решительно отрезала женщина, и это должно было означать: все, что до сих пор говорил или делал ее спутник, было неправильно.

— Повторите, пожалуйста, то, что рассказали мне, — попросил Томми.

— Давай! — Женщина раздраженно толкнула мужчину, переводя взгляд с одного полицейского на другого.

— Ну, значит, мы собирали ягоды к северу от Недре Вуолус-ярви, — начал мужчина. — У моего шурина там избушка в лесу. В свое время бывает невероятно много морошки, но сейчас сезон брусники…

Он посмотрел на Томми Рантакюрё, который нервно крутил пальцами, давая мужчине знак, чтобы тот немедленно переходил к делу.

— И вот той ночью мы услышали шум, — продолжал мужчина.

— Крик, — решительно поправила его женщина.