Руденко кивнул. Говорить он не мог – хотелось хрипеть от ужаса.

– Через час снимаемся с якоря, – потянувшись, сказал Яков Семеныч. – Собирались завтра утром, но решили раньше из-за шторма. Не на нашей посудине в бури попадать.

Владимир невпопад кивнул. Он слушал, но не слышал. Повторное расследование! Мать вашу, с чего бы это вдруг?! Он вспомнил, что на моторке сегодня прибыл еще один человек, и он совершенно точно говорил по-русски.

Владимира обожгла догадка: следователь! Из наших! Черт его знает, как здесь устроен процесс расследования. Должно быть, Муромцев, не доверяя себе, нашел где-то спеца. А у того возникли подозрения…

Он судорожно прикурил от первой сигареты другую и сам не заметил, как в пальцах остался один окурок. Руденко зашвырнул его в волны следом за первым и тупо следил за тем, как гаснет на лету алая искра.

Надо собраться. Почему всегда так: стоит тебе решить, что ты держишь эту жизнь в кулаке, точно жар-птицу, и выщипываешь золотые перья из ее хвоста, как она обжигает тебе руки и – порх! – взмывает в небо, подальше от тебя?

«Врешь, сука, не уйдешь», – мысленно пообещал Руденко.

У него только-только начал складываться новый проект. «Первый боксерский клуб!» – золотые буквы так и сияли перед глазами. Он давно затевал это с тренером, у которого занималась Янка. И вот наконец-то все было подвязано, подготовлено, люди ждали лишь сигнала, когда будет готово помещение. Он так долго к этому шел: не к какой-то сети магазинов, а к делу, которое будет носить его имя. Торговля – это только переходный этап. Он, Владимир Руденко, не купец. Он первооткрыватель!

И вдруг – как обухом по голове слова Боцмана. А он-то уже решил, что можно расслабиться…

Владимир вытащил из пачки третью сигарету и нервно смял в пальцах. Раскрошившийся табак полетел за борт.

Что может предпринять следователь? Первым делом, очевидно, он обнюхает проклятый крепеж. У него наверняка есть с собой все для снятия отпечатков пальцев. И что он найдет?

Руденко больше не медлил. Следователь может не дожидаться утра. Значит, времени в обрез.

Он понятия не имел, насколько отпечатки пальцев стойки к воздействию воды. В фильмах не раз показывали, как злоумышленник (тут он рассмеялся над идиотским словечком) стирает свои следы обычной сухой тряпкой. Но Владимир не мог рисковать. Во фляге, которую он протащил контрабандой на корабль, у него был коньяк. Правда, оставалось на самом дне, но этого должно было хватить.

В каюте он тихо достал флягу, щедро смочил носовой платок над раковиной. От рук и тряпки сразу завоняло спиртным. Короткий взгляд на жену убедил его, что она по-прежнему крепко спит.

Он догадался спрятать платок в пакет – чтобы не капало и на случай, если ему опять встретится вахтенный. С Диких было бы легче, тот дурак. А боцман непрост, да к тому же еще и наблюдателен, старый хрыч.

«Противопожарный обход раз в час, – вспомнил Владимир, пока крался мимо рубки. – Значит, минут тридцать у меня есть. Лишь бы никто из этих козлов не вышел…»

Он не сразу сориентировался в темноте, какая снасть ему нужна. «Где же этот поганый топинамбур?!»

Наконец он увидел его. И, надеясь, что боцман не выйдет на палубу раньше времени, полез к топенанту. Он протер и сам крепеж, и все детали, на которых могли остаться отпечатки, и даже жилистые канаты рядом с ним. Веревочные ступеньки («выбленки», – вспомнил он) так и ходили под ним, будто кто-то выдирал ванты из-под ног. Корабль угрожающе раскачивался, паруса хлопали, и дико подвывал запутавшийся в них ветер.

Покончив со своим делом, Владимир чуть не свалился на палубу. У него тряслись руки и ноги – то ли от усталости, то ли от перевозбуждения. Но злое торжество охватило его, когда он представил, как завтра здесь будет ползать следователь, притащенный Муромцевым.

«Ползай, ползай, паук! Хрена с два ты кого поймаешь».

Платок он на всякий случай выстирал в раковине, флягу опорожнил и сполоснул. Теперь можно было вообще ни о чем не беспокоиться. Даже по анализу молекул коньяка, если только такой проводится (в чем Руденко сомневался), никто не свяжет его с проклятой развязавшейся снастью.

Он все предусмотрел!

Уже разобрав постель, Маша вдруг вспомнила:

– Сережа!

Муж выглянул из ванной комнаты с зубной щеткой во рту.

– Забыла спросить: а что Макар сказал капитану? Как он объяснил свое появление здесь?

Бабкин махнул рукой – одну минуту! – и скрылся в ванной. Выбрался оттуда не через минуту, а через пять, похлопывая полотенцем по небритой физиономии.

– Соврал он? – предположила Маша.

– Как ни странно, почти нет. Выдумал историю о том, что его приятели-мажоры напоили на спор и провезли тайком через границу. А потом забавы у них стали выглядеть опасными, так что он счел за лучшее от них смыться, но немного не рассчитал свои силы.

Бабкин стянул футболку и искоса взглянул на жену, проверяя, смотрит ли она. Маша смотрела, и он сразу же расправил плечи и поиграл бицепсами.

Вместо того чтобы издать восхищенный вздох, на который он втайне рассчитывал, Маша расхохоталась.

– Ну чего? – обиженно пробурчал Сергей.

– Ты живот забыл втянуть!

Она подошла сзади, обняла мужа. Дотянулась через плечо ладонью до живота и погладила его.

– Мне ужасно нравится, когда ты передо мной красуешься, – зашептала она ему на ухо. – Ты смешной и трогательный! И сейчас тоже смешной – надутый, как карась.

Бабкин не выдержал и рассмеялся.

– Выпендриваюсь перед тобой, выпендриваюсь… А ты не смотришь!

– Я всегда смотрю! – заверила Маша.

Сергей только собрался половчее перехватить ее, как раздался громкий стук. Не успели они ответить, дверь распахнулась, и бледный взлохмаченный Илюшин возник на пороге как призрак самого себя.

Бабкин с Машей вскочили, едва не свалив друг друга.

– Что? – быстро спросил Сергей. – Что случилось?

Макар не смотрел на него. Он уставился на Машу.

– Ты сказала, кок не знает ничего о второй смерти, – отчетливо проговорил он. – Так?

Поняв, что с Илюшиным все в порядке, Бабкин выдохнул и сел.

– В другой раз запру дверь каюты, и хоть обстучись, – пробормотал он.

– Маша! – требовательно позвал Макар. – Ты помнишь?

Маша попыталась собраться с мыслями. Вид у Илюшина был возбужденный, глаза лихорадочно блестели, и ей стало не по себе. Не в традиции Макара было врываться в чужую спальню без извинений.

– Послушай, ты хорошо себя чувствуешь?

Илюшин отмахнулся от ее вопроса. Это все не имело никакого значения.

– Маша, не отвлекайся! О чьей смерти не знал кок? Ты назвала имя, или мне почудилось?