Аркадий все еще не понимал, к чему она ведет.

– Ну… На пять-семь килограмм? – предположил он, не понимая, отчего жена сменила тему. – Неужели на десять?

– На сорок, милый, – спокойно сказала Кира.

– Брось! Я же видел фотографии!

– Да, сделанные уже после похудения. Я никогда не говорила тебе об этом – боялась, что ты представишь меня жирной квашней и не сможешь избавиться от этого образа.

– Кира!

– Это правда. Я такой и была. Я весила сто тринадцать килограммов, и год шла к тому, чтобы весить семьдесят три.

– К чему ты мне это рассказываешь? – неожиданно жестко спросил Аркадий.

– Когда я похудела, – продолжала Кира, будто не слыша, – у меня обвисли щеки до плеч. Нельзя сбрасывать вес так быстро, кожа висит складками, как будто из-под нее откачали жир. Собственно, так оно и есть. Я превратилась в бульдога, дорогой. У меня было не лицо, а мятая тряпка. Знаешь, утром я подходила к зеркалу, и мне хотелось взяться за нож – откромсать эти уродливые брыли. А лучше – всю кожу целиком. Я знала, как я это сделаю. Большой круговой надрез, а потом рывком содрать – и…

– Хватит!

Женщина осеклась.

– Зачем ты расковыриваешь это сейчас? – тихо спросил он.

Она покачала головой и улыбнулась с такой тоскливой нежностью, что у него слезы подступили к глазам.

– Ты не понимаешь, милый мой. Я ведь так и поступила: отрезала все лишнее. Ты видел шрамы, не притворяйся, что это не так.

– Я никогда не придавал этому значения… – пробормотал он.

– Меня оперировал хороший хирург. Но ты не представляешь, что это такое: ходить с ощущением, что туго натянутая кожа на твоем черепе может лопнуть в любой момент. Мое лицо уменьшилось, как мне казалось, раза в три. Но нос остался прежний – огромный, распухший нарост на таком аккуратном маленьком личике. Тогда я слегка подправила и его. Если бы я сама могла оперировать себя, вместо носа на моем лице торчали бы только две ноздри. Но я ведь сказала тебе, хирург был и в самом деле хорошим. Он сделал все очень деликатно. Когда я очнулась от наркоза, у меня было такое чувство, будто моим лицом играли в футбол. А когда я увидела себя в зеркале, оно только упрочилось. Это очень больно, дорогой мой, и очень страшно.

Аркадий опустился на застеленную койку.

– Что еще ты с собой сделала? – с жалостью спросил он.

– Я хотела переделать себя целиком, – Кира прошлась по каюте и села напротив него. – Губы, подбородок, скулы… На мое счастье, у меня не было столько денег. Вдобавок хирург – тот самый – поговорил со мной. Знаешь, он был очень груб! Наверное, он нарушил профессиональную этику или что там у них запрещает орать матом на пациентов. Но я каждый день вспоминаю его добрым словом, потому что благодаря этому грубому человеку я смогла остановиться.

Она помолчала, глядя в пустой черный зрачок иллюминатора.

– Потом я занялась другими делами, вытащившими меня из всего этого безумия. А чуть позже встретила тебя. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, правда?

– Да, – просто сказал Аркадий.

– Я люблю нашу жизнь, и наконец-то, впервые за многие годы, я люблю себя. Это очень странное чувство. Я его прежде никогда не испытывала, хотя и очень обиделась бы, если б мне сказали, что так и есть. В первом браке я была просто придатком мужа. Когда мы разошлись, я чувствовала себя не целым человеком, а отрезанной ногой. Толстая нога пыталась сделать из себя худую ногу. – Кира засмеялась. – А надо было делать человека! Понимаешь, что я хочу сказать?

Аркадий покачал головой.

– Я лишь пытаюсь объяснить тебе, что прошла через многое, чтобы иметь то, что имею сейчас. Я не позволю никому отобрать у меня это. Если надо будет убить, я убью. Поэтому, пожалуйста, закрой за мной дверь и не выходи из каюты, пока я не вернусь. И не обижайся на меня. Я делаю это не потому, что считаю тебя ребенком. Просто ты не сможешь совершить то, что смогу я.

Она поднялась и направилась к двери.

– Это ты убила?.. – одними губами прошептал Аркадий ей вслед.

Но Кира все же услышала его вопрос. Или уловила.

Постояла, не оборачиваясь, и кивнула:

– Да. Боюсь, что да.

До каюты они не дошли. Илюшин побледнел, покачнулся, ухватился за стену и медленно осел на пол.

– Маша, врача! – рявкнул Бабкин, подбегая к нему.

– Тихо, тихо, – прошептал Макар, пытаясь улыбнуться. – Оставьте эскулапа в покое. Все нормально.

– Вижу я, как все нормально!

– Ну, слегка перегулял.

Он на секунду прикрыл глаза, а когда поднял веки, перед ним уже сидел на корточках косматый доктор и с озабоченным лицом считал пульс.

«Там тоже врач был с бородой», – вспомнил Макар. Ему вдруг показалось, что это один и тот же человек, только постаревший, усохший и обросший. И яхта та же самая, но одеревеневшая от старости. И даже капитан не изменился, только раздался вширь и заматерел.

– Я что, сознание потерял? – спросил Илюшин, пытаясь приподняться.

– Вы, голубчик мой, уснули, – сообщил доктор. Ладонь он положил ему на плечо. Ладошка была узенькая, легонькая, но прижала Макара к палубе так, что он и шевельнуть рукой не мог. – У вас переутомление, а вы горным козлом скачете. Опрометчиво!

– Он уже не скачет, – заступился за Макара Бабкин. – Он уже отправляется к себе в каюту и там долго и крепко спит.

– Категорически одобряю! – врач быстро оттянул Илюшину нижние веки и заглянул туда с надеждой, как будто хотел обнаружить там редкого жука. – Отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать, как завещал великий – кто?

– Кто? – послушно повторил Сергей.

– Великий Козулин. То есть я.

Иван Васильевич залез в карман и вытащил небольшую коробочку.

– Вручаю вам, так и быть, чтобы вы ко мне не бегали. Беречь как зеницу ока!

– Это что? – вытянул шею Макар.

– Тонометр. Ну, измеритель давления. Как видите, он малюсенький. Трижды в день проверяйте себя, голубчик мой. И не геройствуйте попусту, настойчиво вам рекомендую.

Бабкин хотел дотащить Макара на себе. «Заброшу тебя на плечи, как тушу барана – и всех делов!» Илюшин отказался быть тушей и дошел самостоятельно до каюты, отведенной ему капитаном.

– Может, с тобой посидеть? – в который уже раз предложила встревоженная Маша.

Но Макар покачал головой. Не хватало еще из Маши делать няньку! К тому же он и сам чувствовал: единственное, что ему сейчас требуется, – это хороший сон.

– Только дверь не запирай, – попросил Бабкин. – Мало ли что…

Макар хотел пошутить, но почувствовал, что не в силах облечь шутку в слова. Мысли не то чтобы путались, но терялись в мутном тумане, похожем на вату.