Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Питие продолжалось. Постепенно сделалось темно и поздно. Питер был очень пьян, это уж точно. Он стоял на углу, прощался с Гэвином и не мог вспомнить, как он тут очутился.
– До пятницы, значит, – сказал Гэвин.
– До пятницы, – повторил Питер, покачиваясь.
– Последний рывок, – сказал Гэвин.
– Последний рывок, – сказал Питер и вдруг подался вперед и с размаху поцеловал Гэвина в губы. На секунду-другую Гэвин отстранился, но исключительно от изумления, не отвращения; через несколько мгновений он взял Питера за лицо и ответил на поцелуй – в этот раз он вышел долгим, рты раскрылись, языки прильнули друг к другу. Но вот уж пришел черед Питеру отстраниться.
– Я не могу, – тяжко дыша, выговорил он. – Блин. Не могу. Я, нахер, не могу. – И ушел прочь, не прощаясь, не оборачиваясь. Гэвин позвал его, но на улице были люди, сотни людей, и все они говорили о Диане, и Питер его не услышал.
* * *
В четыре утра, за час до рассвета, Питер раскрыл створку окна в спальне и выглянул на улицу. Он потел, был уставший и то ли похмельный, то ли все еще пьяный, а может, и то и другое. Его переполняли гнев и презрение к самому себе. Очередная возможность упущена, еще одной вероятной удаче он дал ускользнуть. Одиночество и бессильное бешенство захватили его, и то, что началось как долгий вздох в ночном воздухе, постепенно наполнилось звуком и страстью, пока наконец не превратилось в протяжное рыдание – нечто среднее между стоном эмоциональной и сексуальной неудовлетворенности и воем закупоренной ярости. Когда все кончилось, возник миг тишины, а затем, к своему стыду, Питер осознал, что его услышал какой-то прохожий – может, рабочий с утренней смены или кто-то, обезумевший от бессонницы: с другой стороны улицы донесся мужской голос:
– Понимаю, кореш! Понимаю! Мы ее убили, а? Мы ее убили. Мы все виноваты.
Питер захлопнул окно и поспешил как-то одеться. Решил, что отправится в путь.
Через два с половиной часа он был в предместьях Кихейвена. Мать с отцом все еще будут там вместе с Джеком, Эндж и их детьми – Шарлотт и Джулиэном. Странно это будет – через три дня, проведенных в Лондоне, вернуться в тот романтический старый дом, где у семьи по-прежнему вовсю отпуск. Добравшись на место, он осознал, что час слишком ранний, чтобы всех будить. Он оставил машину на прибрежной парковке над Милфордом-он-Си, и растекавшийся солнечный свет и нежный прибой погрузили его на пару часов в сбивчивый сон. Проснувшись, нашел кафе и съел круассан с двумя чашками крепкого черного кофе. Город был тих, большинство отпускников, похоже, разъехались по домам, и все вокруг было почти целиком в распоряжении Питера. Ему стало полегче, немного прояснилась голова.
На обсаженную деревьями рыхлую гравийную подъездную дорожку перед домом он вкатился в десять тридцать. Дверь была не заперта. Он вошел и обнаружил Джека за кухонным столом, брат пил чай и читал газету. Сегодняшний заголовок гласил: “ВАШ НАРОД СТРАДАЕТ – ПОГОВОРИТЕ С НАМИ, МЭМ”.
– Боже мой, – проговорил Джек. – Вы гляньте, кого ветром принесло. Ты что тут делаешь, братан?
– Ну, у меня был свободный день и занятий, в общем, никаких, – сказал Питер без особой уверенности. – Решил, жалко будет не пользоваться таким местом. Где все?
– Дети проснулись давным-давно. На пляж мы их везти не готовы, и Эндж усадила их за видео. Мама, думаю, смотрит вместе с ними.
Не тут-то было. Питер, уйдя с кухни, наткнулся на маму в прихожей, она обувалась в прогулочные туфли.
– Привет, милый! – выпрямляясь, сказала она, глаза у нее округлились, и вообще удивилась и обрадовалась она в точности так, как и ожидал Питер. – Ты что здесь делаешь? – Он выдал ей, запинаясь, то же объяснение, какое предложил Джеку, и мама сказала: – О,