Вот… ихтиандра тебе в унитазе! Зачем на больную тему-то давить?!

— Про рыбку не забудь, кстати, картошка почти готова, — напомнила тут же маман, пока я постигала неизведанные тайны астрала. То есть, грубо говоря, прибывала в традиционном русском ах*е!

И чет меня вдруг такая злость разобрала…

Как говорится, раз одному не попало за все его грехи, так на другом оторвемся за всё хорошее!

— Мам, извини, но рыбу я разделывать не буду, — хмыкнув, решительно отодвинула от себя сельдь, укоризненно смотревшую на меня мертвым мутным глазом из прозрачного пакета. — Маникюр боюсь испортить.

Господи, что я несу вообще? С каких пор ноги стали помехой вкуснейшей вареной картошечке, исходящей паром, со свежей зеленью, квашеной сладковатой капустки, похрустывающей на зубах, и жирной селедочки?

Шеф, скотина! Вы со своим лакшери и дрохо-бохато меня самого вкусного в жизни лишили!!

— Ма… что?

— Маникюр, — ласково улыбнулась я родительнице, небрежненько так и показательно осматривая собственные, на удивление целые и блестящие ноготки. И нет, я не стерва. Но ведь выбесили, ироды! — Бешеных денег стоил, между прочим. Стилист делал. Французский!

— Ох ты ж еп твою мать, — всплеснула руками та самая мать. — Ручки мы боимся запачкать! Как огород поливать, тяжеленные ведра таскать, так к маме. А как помочь, так фиг вам, не барское это дело, белые ручки пачкать!

Ну, нифига себе… Прозрела! Медики, ау, вы это видели? Вот оно, мгновенное, идеальное и полное излечение от склероза!

— Можно подумать, ты его поливала, — раздался из другой комнаты голос дяди Толи. — Ни разу даже не вспомнила!

Ух, ты. Она попыталась покраснеть, или мне кажется?

Но вместо ответа, я как в лучших романах этого жанра, пытливо и ехидно изогнула левую бровку…

— Ах, вот, как ты заговорила, — нехорошо прищурилась родственница. Я даже дернулась! Не то, что я ее действительно боялась… Но после такой фразы однозначно неприятностей не жди! — Ладно, запомним.

— Да хватит тебе, — чуть поморщилась я, поднимаясь из-за стола. Звиняйте, дядь Толь. Причина, конечно, мелочная… Но иногда хватает даже последней песчинки для того, чтобы произошел обвал! Сдать вас, может и не сдам — но на ужин точно не останусь! — Мы обе прекрасно знаем, что плевать ты хотела на все мои просьбы. Вон, дядя Толя подтвердил. Так что не надо мне ставить в укор то, что я для тебя не сделала… учитывая всё, что я для тебя делала раньше!

— И что ты для меня делала? Что, а? — маманя звучно треснула полотенцем по столу. Ух, какие мы грозные! — От тебя же никогда ничего не дождешься и не допросишься!

— Правильно! — неожиданно громко хохотнула — отчим как раз звук на телевизоре прибавил. Он в бабские ссоры никогда в принципе не вмешивается, а потому и отгораживается, как может. — Тебе и просить не надо, ты всегда вваливаешься ко мне домой и берешь, что хочешь! И ладно бы, попросила, предупредила, да взяла нормально, но нет! Обдерешь, как липку, обшаришь каждый угол, будто у себя дома, оставишь срач, и разбирайся, Асенька, как хочешь, кушай, что хочешь. Хочешь — ботву пожуй, а хочешь — оставленные крошки. И я еще про все остальное молчу!

— Только посмей, дрянь, — зашипела мать, хватая меня за руку. — Только посмей сказать еще хоть слово!

— И посмею, — прошипела в ответ я, решив устроить милое семейное общение двух членов нашего милого серпентария. — Еще как посмею, будь уверена! Мне надоело, как ты со мной обращаешься. Я от тебя в жизни что слышала, напомнить, м? От тебя не убудет, маме надо помогать… а как со мной быть? Ты мне много за всю жизнь дала? Озаботилась, хватает ли мне чего, помогла, поддержала…. Прежде чем подчистую выгребать мои продукты, забирать мою технику, вещи, обрывать огород, ты хотя бы спросила?? Да ты даже палец о палец не ударила! Так вот, теперь я не собираюсь делать для тебя ничего. И еще раз я увижу тебя на пороге моего дома — и дядя Толя узнает о твоих похождениях, клянусь!

И, резко вырвав руку из ее хватки, направилась в коридор обуваться, чувствуя себя прозрачным булькающим чайничком, с которого наконец-то сняли крышку. Вроде внутренности все еще кипят, а пар-то уже и выходит…

Одним словом — высказалась! Давно пора было. Сколько можно было мучиться, давать себя использовать и молчать в половую тряпочку? Совсем уже обалдела, Соколовская — все, кому не лень о тебя ноги вытирают!

— Я продаю дом.

— Что? — запнулась я в пороге, резко промахнувшись мимо резиновой вокзальной тапки. — Что ты сказала?

— Что слышала, — мать стояла напротив меня, глядя с непривычной, неожиданной ненавистью. — Раньше я сомневалась, но теперь вижу: ты его не заслуживаешь. Я продаю дом вместе со всем его содержимым, огородом и постройками. И немедленно! Покупатель уже есть.

— Вот как? — изумленно вскинула я брови, горько усмехаясь. — Хорошо же ты сомневалась. Так сомневалась, что, наверное, не знала, куда деться! Вон, даже покупателей от сомнений быстренько нашла! Спасибо тебе, мамуль. Заботливая ты моя. Ты раньше обо мне не особо думала, и, знаешь, лучше бы не начинала. А знаешь, что… Иди ты к черту. Подавись своим домом. Проживу как-нибудь без тебя.

Нет, ну а что? Жила как-то без нее полную двадцадку, и теперь перекантуюсь…

Домой я не шла — плыла как в тумане. Перебирала едва-едва ногами, зачем-то волоча за собой пакет с туфлями. В том самом расхлябанном бомжеватом виде, в разбрызганном состоянии шуршала по старой дороги, чувствуя себя беспризорной, безродной…бездомной.

Так-то оно и было в принципе.

Я даже ни сразу заметила, что дом-то, пока меня не было, изменился до неузнаваемости, заманчиво блестя в лучах вечернего солнца новенькими пластиковыми окнами. Да и вообще, все происходящее воспринималось как-то отстраненно, хоть я и понимала, что должна, как минимум, рыдать в голос. Но, наверное, мозг от перегруза мыслей, вместе с выгоревшей душой, на пару решили уйти в сумрак, и дать пустым мыльным пузырям поплавать у меня в голове.

Так что я спокойно перелезла через забор, отыскала в бане ключ, и вошла в порядком опустевший за мое отсутствие дом. Руки-ноги совершали все движения на автомате: скинуть с себя тряпки, накинуть безразмерную серую футболку и шорты, собрать волосы в хвост, и напялить мягонькие галоши, резиновые снаружи, меховые внутри. И выползи в порядком запущенный огород. А дальше и вовсе дело техники! Взять таз, собрать огурцы, надергать редиски, прорядить морковку, сжевать чуть-чуть малины прямо с куста…

Скрип калитки, открываемой со стороны двора, раздался уже когда я заканчивала с поливкой.

Правда, некогда родной голос показался мне в тот момент ничуть не приятнее, чем грязная вода, звучно хлюпнувшая в галошах:

— Ася…

— Уходи, — произнесла, не поворачиваясь, не испытывая ровным счетом ничего, продолжая методично заливать петрушку. И чего, спрашивается, явился? Я и раньше-то на разговор настроена не была, а после всего случившегося — и подавно.