— Я заманивала, — мрачно напомнила Тасха.

— Здесь еще слишком темно — для шаманства света не хватит! — нетерпеливо каркнул крылатый. — Бей!

Тигр поднял лапу, примериваясь к горлу неподвижного шамана.

Невидимый в сумраке медведь лишь печально вздохнул. Тигр завизжал — пронзительно и жалко, как тигренок, которому прищемили хвост. Донгар открыл глаза — и в них стоял беспросветный мрак. Рука Донгара, вся в царапинах и с обгрызенными ногтями, в полумраке леса казалась тонкой и изящной и в то же время — неживой. Рукой мертвеца. Длинные, как паучьи лапки, пальцы почти нежно переплелись с когтями тигриной лапы. Донгар заломил лапу тигра назад — громко, точно лопнувший на морозе сучок, хрустнула кость. Тигр взвыл… и завалился на бок, поджимая сломанную лапу к груди и дергаясь всем телом, как в припадке. Полосатый хвост колотил по мокрой земле.

— Это что такое? — возмущенно заклекотал крылатый. — Он должен умереть!

Медведь аж застонал от неловкости, пряча нос в лапах. Рассказала птичка черному шаману про его долги… очухалась перед Эрликом на праздничном блюде!

Шаман встал — не сгибая поясницы и не подбирая колени. Его тело, прямое, как доска, просто медленно поднялось в воздух. Шнурок, туго стягивающий косу, расплелся сам, и длинные черные волосы Донгара упали на белое, как снег, лицо. Пылающие алым мраком глаза глянули на врагов сквозь завесу черных прядей. Первым не выдержал старший брат Биату. Тоненько, по-заячьи вскрикнув, он рванул прочь.

Медведь даже пожалел этого недоделанного безнюхого Мапа — нашел куда бежать, чурбачок! Словно соткавшаяся из мрака под корнями медвежья лапа ударила беглеца в лицо. Заливаясь кровью из располосовавших лоб следов когтей, Биату отлетел обратно на прогалину, перевернулся через голову и замер недвижим. До птичьих мозгов Черноперого наконец дошло, что дело пахнет жареным. Птичкой, запеченной в перьях. Хлопнули, разворачиваясь, черные крылья, и вот уже не крылатый человек стоит на прогалине, а громадная птица рвется ввысь, к пробитой в кронах сосен дыре, над которой Небо — и спасение!

Тень, похожая на бесформенную птицу, сгустилась из тьмы, отрезая Черноперому путь в небо. Тень мерцала и дрожала, то обретая форму, то вновь теряя очертания. Два полотнища мрака на месте крыльев мерно колыхались, и сквозь их складки проглядывала то длинная, оперенная черным стрела, торчащая из груди тени, то искаженное болью окровавленное человеческое лицо.

— Нее-ет! — заверещал крылатый и заметался между стволами деревьев, как куропатка, пытающаяся увернуться от ястреба. — Шама-ан! Старый шаман! Я не хотел! Это все Канда!

Тень шевельнула крыльями и стала медленно опускаться сквозь сумрак — не как птица, а как одно из созданий Седны в морской глубине. Черноперый пронзительно вскрикнул, кувыркнулся в воздухе, обходя надвигающуюся на него тень. Звучно хлопнули крылья, и, вытянувшись стрелой, крылатый рванул вверх. Он пронесся вплотную к мерно колышущемуся крылу тени, он обошел, вырвался из жутких объятий…

Тень висела прямо у него над головой. Крылатый с разгону врезался в нее клювом, тень облепила его со всех сторон, обволокла собой, точно всасывая. Лишь пронзительный клекочущий вопль вырвался наружу, да крылья отчаянно молотили воздух. Черное перо, кувыркаясь, упало сверху — оно было гнилым! Растрепанным, наполовину лысым, словно много Дней пролежало в мокрой земле. Черноперый еще бил крыльями, но гниль, как прожорливый зверь, уже пожирала маховые перья: они покрывались омерзительной серой пеной и опадали наземь — облезлые, воняющие…

Черный шаман не глядел на бушующий в воздухе кошмар. Не смотрел на старшего брата Биату, что шевелился у его ног, как полураздавленный червяк. Его полные мрака и Пламени глаза уставились на девушку-тигрицу. Она была единственная, кто не пытался бежать. Завороженным, немигающим взглядом Тасха сама глядела на шамана, и безумный золотой свет плясал в тигриных зрачках.

Дерево позади тигрицы едва слышно вздохнуло. Ветка опустилась вниз… и змеей обвилась вокруг плеч девушки. Молодая тигрица попыталась обернуться — обретшая неожиданную гибкость ветка захлестнула ей шею. Тасха захрипела. Еще две ветки, обретшие гибкость прибрежной лозы, с тихим свистом обмотались вокруг ее запястий. Рывок! Девицу вздернуло вверх, она повисла на растянутых меж ветвями руках. Шаман продолжал смотреть.

На лице тигрицы впервые проступил страх. Она забилась, замолотила ногами по воздуху. Новая ветка обернулась вокруг щиколоток Тасхи. Бросок! Еще! Ветви завились кольцами вокруг ее ног, поднялись до колен, крепко притягивая одно к другому, опутали бедра, стянули талию, захлестнули грудь, превращая девицу в подвешенный над землей кокон. Она попробовала закричать — путы на шее стянулись крепче, еще одна ветвь заткнула рот, заставляя замолкнуть.

Медведь выбрался из-за дерева и встал рядом с Донгаром. Черный шаман медленно, как ожившая кукла, повернул голову — и медведь почувствовал отчаянное желание ломануться в кусты, подальше от немигающего черно-алого взгляда.

— Ты… чего делаешь? — тяжело ворочая непривычным к речи языком, выдавил медведь. Понимание, что вот этот разговор и есть самый мужественный поступок в его жизни, пришло сразу, как только черные губы на белом лице шамана судорожно дернулись и утробный голос, доносящийся, казалось, со всех сторон, прогудел:

— Неправильно, чтобы девушка свою власть над парнями для плохого дела использовала да игралась, будто парни не люди вовсе, а куклы тряпичные.

Ожившие ветви перевернули тигрицу в воздухе и деловито принялись загибать руки и ноги назад, к спине. Тасху выгнуло, как туго натянутый лук.

— Хребет… сломаешь! — рыкнул медведь.

— Сломаю, — равнодушно согласился Донгар. — Разве ты не слыхал: черные шаманы — злые шаманы.

— Ты знал, что она заманивает! — глядя на белое от боли лицо девушки, прорычал медведь.

— Знал, — шаман хрипло рассмеялся. — Обидно не меньше, однако. Кому шаман нужен, чтобы за просто так, самой захотелось в лес позвать? Только чтобы убить…

Несчастную девушку выгнуло дугой, затылком она почти коснулась пяток. Из горла Тасхи вырвался хриплый безнадежный вой. Еще один удар сердца — и раздастся хруст сломанного хребта.

— Непр-равда! — зарычал медведь. — Есть девушка… нужен! Нямка из обоза… которую спас!

— Нямка хорошая. — Голос Донгара зазвучал по-человечески — просто ломкий молодой голос не очень уверенного в себе парня. Ожившие ветви замерли в неподвижности: тигрица так и зависла, свернутая в колесо — руки заломлены назад, голова у пяток. Краски начали возвращаться к лицу Донгара, а чернота и Пламя вытекать из глаз, как струйки черной воды. — Это я — плохой. Сам не должен с чужой девушкой в лес ходить, когда Нямка есть. — Он уселся под деревом, горестно поджав колени к груди и обняв их руками.

Ветви-змеи мгновенно утратили гибкость. Истыканная сучьями Тасха с хриплым воплем рухнула на корчащегося на земле братца Куту-Мафы.

— Отец, отпусти и ты его! — пропел нежный голосок, похожий сразу и на птичий и на женский. В отверстии в кронах сосен парила белая птица.