Как только Яков запел, его голос стал звучным: «Иэгэ шмей раба меварах леалам улеальмей альмая». Затем он перевел: «Да будет великое имя Его благословенно вечно, во веки веков!» И добавил: «Каддиш, заупокойная молитва».

Камера мельком засняла Бобби с плотно сжатыми губами. Потом вновь заполненные автобусы колонной отправились обратно в Киев. Бобби закрыл лицо руками.

– Зачем же ты приезжал сюда в прошлом году, Бобби? спросил Аркадий. – Ты не посещал гробницу, не пел, не танцевал и не молился. Сказал мне, что приехал по поводу реакторного топлива, и явно соврал. Приехал и уехал на автобусе, ничего не сделал, так зачем же здесь появлялся?

Бобби поднял голову, глаза были мокрыми от слез.

– Меня попросил Паша.

– Посетить гробницу? – спросил Аркадий.

– Нет. Он хотел одного – чтобы я помолился, прочел каддиш. Я сказал, что не хочу. «Поезжай и сделай это», – велел Паша. Он так настаивал, что я не мог отказаться. И я поехал сюда, но дело не в этом. Я не смог.

– Почему же?

– Я не молился за отца. Он умер в тюрьме, и по нему нужен был каддиш, особенно мой, а я занимался биржевой сделкой. Пустяковой. Дело в том, что я проворонил ее. И что же, черт побери, дал Бог моему отцу? Остаток жизни в тюрьме, болезнь, которая наполовину парализовала его, мою мать в качестве жены и меня в качестве сына. И поэтому я не смог. Просто не смог.

– И что же вы сказали Паше, когда вернулись в Москву?

– Я солгал. Единственный раз он попросил меня сделать ему одолжение, а я его подвел. И Паша знал это.

– Почему же он выбрал вас?

– А кого же еще? Я был его человеком. Кроме того, как-то сказал ему, что в юности я ходил в йешиву. Я, Бобби Хоффман. Можете поверить?

Пока Бобби пребывал в эмоциональном раздрае, Аркадий решил не останавливаться:

– Люди, обращенные лицом к реке, читали каддиш в память евреев, убитых во время погрома восемьдесят лет назад? – Вялый кивок. – Ради этого Паша Иванов послал вас сюда из Москвы?

– Ради Чернобыля.

– Прочитать молитву в память жертв здешнего погрома. – Такое по крайней мере казалось понятным.

Бобби вымученно рассмеялся:

– Вы не уловили. Паше нужен был каддиш в память Чернобыля, в память жертв аварии.

– Почему?

– Он не сказал. Я не спрашивал. И после моего возвращения в Москву никогда не вспоминал об этом. Шло время, все было нормально, и вдруг Паша выбрасывается из окна, а Тимофеев приезжает сюда и остается здесь навсегда с перерезанным горлом.

Что ж, налицо несколько признаков назревающей беды, подумал Аркадий. Отчуждение, паранойя, кровотечения из носа.

– Так или иначе, я не смог предотвратить случившееся, но считаю, что если бы всего-навсего помолился по просьбе Паши, то он и Тимофеев были бы сейчас живы, – продолжал Бобби.

– За вами кто-нибудь следил? – спросил Аркадий.

– Кто?

– Камера наблюдения, например.

– Думаете, от этого что-нибудь изменилось бы? – спросил Бобби.

– Не знаю.

Аркадий выключил плейер и вышел с Яковом в коридор.

– Разумно, – сказал Яков. Глаз под разбитой бровью блестел в лунном свете.

– Не очень. Думаю, Бобби пытался рассказать нам это с тех пор, как приехал. Вот, вероятно, почему он здесь.

– Теперь, когда он все рассказал, есть ли у вас способ вывести нас отсюда?

– У меня есть один человек.

– Положиться можно?

Аркадий оценил характер Белы:

– Надежный, но жадный. Сколько у вас денег?

– Сколько попросит, если мы окажемся в Киеве. С собой у нас, может быть, долларов двести пятьдесят.

– Немного.

– Это все, что у нас осталось.

«Маловато», – подумал Аркадий.

– Тогда вот что сделаем. Успокойте Бобби, насколько это возможно, снимите с него ботинки. И оставьте телевизор включенным: пока комендантша думает, что англичанин дома, она не войдет.

– Вы знаете Ожогина?

– Немного. Сначала будет следить за вашей машиной и домом. А потом начнет схватку. Он больше шпион, чем военный: любит действовать в одиночку. Может привезти с собой двух или трех человек. От Марченко он требует одного – держать пропускные пункты на замке. Когда вы уедете, я буду считать дело закрытым.

– Я тоже действую в одиночку.

– Вы не знаете полковника Ожогина.

– Я знавал сотни Ожогиных. – Яков глубоко вздохнул. Деревья стали появляться на фоне ночной темноты. Прозвучала первая птичья трель. – Такой вот день. Рабби Нахим говорил, что у каждого есть надежда на исправление. Он говорил, что эта надежда возникла еще до сотворения мира, вот какая она важная. Никто не может ее отнять.

Аркадий вошел в свою комнату и уложил вещи лишь с одной целью – создать впечатление, что он уезжает и следует указаниям. Чемоданчик и мягкую сумку до отказа заполнили записи и одежда. Самолеты на Москву летали круглосуточно, и у Аркадия был выбор. Он мог сбросить камуфляж, закрепить чемоданчик с сумкой на заднем крыле мотоцикла и таким образом превратиться в одного из служащих, спешащих поутру в город. Если он поедет на мотоцикле, то сможет еще попасть на самолет и явиться в кабинет прокурора в полдень. Куда отправит его прокурор Зурин в следующий раз? Интересно, имеется место для опального старшего следователя в районах вечной мерзлоты? Он слышал, что люди за Полярным кругом ужасные оптимисты. Аркадий еле сдержался, чтобы не засмеяться.

В одной из папок он увидел анкету о приеме на службу в «НовиРус». Надо же, а он считал, что давно выбросил ее. Пробежал глазами возможные предложения. Банковское дело? Брокераж? Служба безопасности или боевые искусства? Он твердо знал, что не обладает никаким особым талантом. И конечно, никакими коммуникационными способностями. Начать бы эту ночь со звонка Зурина, а затем объяснить Еве, что он делает. Никуда не едет, только помогает преступнику бежать из зоны. Но кому от этого лучше?

Когда появился Аркадий, Бела уже встал и пил кофе, глядя канал Си-эн-эн.

– Мне всегда нравится слушать про погоду в Таиланде. Говорят о теплом дожде, а я представляю, как тайские девушки прохаживаются у меня по спине и массируют ее маленькими пальчиками.

– А как насчет русских девушек в сапогах?

– Совсем другая картинка. И не обязательно плохая. Не мне судить. На самом деле раньше мне нравились статуи советских женщин с мощными бицепсами и маленькими титьками.

– Вы пробыли здесь уже слишком долго, Бела.

– Я делаю перерывы. Показываюсь врачу. Каждый день обхожу свой двор. Прогулка на десять километров.