«Надо в монастырь, в церковь! Спрятаться там, затаиться, отсидеться… Может, там тоже – экран?..»

Монастырь выглядел явно победней и позаброшенней парадно-зеркального кладбища. Серов еще раз огляделся и тут же увидел, как со стороны метро «Спортивная» выскочила и ткнулась туповато в кустики шагах в сорока от него машина «Скорой помощи». Из машины выпрыгнул Хосяк в сером, накинутом поверх докторского халата плаще, за Хосяком, безумно скалясь, то вскидывая вверх, то роняя вниз коричневую свою лапку, соскочил наземь Академ. Разум бедного Ноя Яновича дал, видно, опять какой-то сбой, он бежал за Хосяком, как собачка, пытался заглянуть своему мучителю в глаза, дергал его за край длинной одежды, что-то лепетал…

– Дима! Дим! Стой! Погодь! – крикнул на ходу Хосяк.

Серов тут же скользнул в монастырские ворота. Краем глаза он успел зацепить приоткрывшую дверь Калерию, ее безумно и хищно расширившиеся ноздри, ее распущенные, отлетевшие назад волосы…

* * *

Следователем Гансликом от оперативника Клейцова было получено донесение: утром объект наконец-то появился в Отрадном. Но, видимо, заметив наружное наблюдение, входить в свою квартиру не стал. Теперь путает следы, пытается от наружного наблюдения уйти. Безостановочно снует по городу, выезжал в ближнее Подмосковье. Объект, по словам Клейцова, был хитрым, опасным, ушлым.

Следователь Ганслик поручил оперативнику Клейцову наблюдение продолжить, а сам, торжествуя, вытрубливая из своих толстеньких щек победные звуки, связался с заместителем окружного прокурора Землянушиной и добился от нее того, чего давно добивался: не только разрешения на наружное наблюдение, которое им было давно возобновлено самочинно, добился и получил добро на задержание подозреваемого.

Уже ближе к вечеру Гансликом было получено новое сообщение: в районе Новодевичьего объекту удалось уйти. Ведущий наблюдение высказал предположение: объект скрывается на кладбище. В наглом и особо дерзком этом поступке наблюдавший усматривал прелюдию к возможной политической выходке, акции…

Ганслик снова надул толстые щечки, но трубить не стал, лишь гневно фыркнул, нажал селекторную кнопочку, вызвал машину.

* * *

Калерия, тоже накинувшая поверх халата какую-то куртку, догнала Хосяка почти в воротах. Хосяк нервно полуобернулся к ней:

– Говорил тебе! Не годится он! Не такой человек в Москве нам нужен… Подставила ты меня, рыба моя, подставила… Ну да теперь все… Тебе он, ясное дело, уже не подчинится, куда нам надо не пойдет…

– Давай еще попробуем… Последний раз…

– На тебе лица нет. Еще несколько «вызовов» – сама в ящик сыграешь!

– Сиграет, сиграет… – веселился и подпрыгивал рядом Академ.

– Настрой птицу, уходим. Петьку с той стороны подберем… – не обращая внимания на маленькую обезьянку, тихо прозвенел Хосяк.

– А листки?

– А листки Полкаш возьмет. В квартире пошурует. Найдет. Уничтожит. Потом машиной займется. А через сутки… Ты ведь дала Полкашу попить, рыба моя?

– А то как! – голос Калерии из носового стал гнусавым, резким. – Ладно! Чему быть – того не миновать!

Она развернулась, быстро побежала к машине, вернулась из нее с объемным, в форме куба фельдшерским чемоданчиком. Тут же в темном створе ворот Калерия крышку чемоданчика откинула.

– Пеца-пеца-пеца! Клюнь бяку, клюнь! – коротко обласкав птицу, зашептала она дерзкими, готовыми брызнуть черно-вишневым соком губами петуху прямо в гребень.

Калерия пошептала что-то еще, и петух, худой, огромный, цыпастый, странно напоминающий повадкой и статью Хосяка, угловато вылез из чемоданчика, неспешно расправил примятые перья и, пьяновато подволакивая затекшие ноги, поковылял в монастырский двор.

* * *

Сержант Тебеньков, предупрежденный по рации о каком-то пьяном бомже, снимающем прилюдно штаны, вышел в монастырско-музейный двор.

Вдалеке просеменила монашка. За ней – другая. Долго никого не было. Затем вошел степенно в ворота поздний посетитель с бородкой, в новом фиолетовом плаще, в тапочках модного телесного цвета. Все было спокойно.

«Чего это Синяков горячку порет? Не похоже на него. Затосковал у себя на кладбище… Да и как не тосковать: покойники кругом – грустные, а родственнички у них – веселые…»

Вдруг Тебеньков увидел вбежавшего в монастырский двор черного, огромного, худого как жердь, угловатого, как журавль, с оплечьем седым петуха.

Петух бежал, словно пьяный, бежал, как нанюхавшийся наркоты. Его шатало из стороны в сторону. Он спотыкался, как заведенная кем-то игрушка, с чуть подпорченным, а может, и вовсю барахлящим механизмом. Петух то приостанавливался, то вновь припускал трусцой, взметывал гребень кверху, тихонько клекотал, даже как бы посмеивался в отвисшую почти до земли бороду, потом, как плохой танцор, явно издеваясь, передразнивая кого-то, взлетал на вершок-другой от земли, сучил в воздухе ногами. Вдруг петух на мгновение в полете замер, да так и остался висеть над землей.

Тебеньков про себя успел лишь ахнуть, и в тот же миг в монастырский двор осторожно заглянули двое: высокий мужчина в плаще поверх белого халата и такая же высокая женщина с пылающим, как в лихорадке, лицом, с длинными развевающимися, рыжеватыми волосами. Женщина слегка шевельнула губами, взлетевший петух мягко опустился на землю и механически, с равномерными промежутками времени подымая-опуская голову, побежал за человеком с бородкой. Двое вошедших так и остались стоять в створе ворот.

«Ёханый насос! Электронный! – ахнул еще раз Тебеньков. – А эти – управляют!..»

Петух тут же, как бы подтверждая мысль сержанта, снова завис невысоко над землей. Тебеньков, которого никто из вошедших не видел, подался чуть назад, почти полностью ушел за цветную каменную балясину, за выступ.

«Вот оно как, – лихорадочно тасовал свои мысли сержант Тебеньков. – Электронная нечисть, стало быть… Это ж надо… Вроде и музей отсюда выводят, к монастырю все снова отходит. А и монахи, видно, не в силах новую нечисть электронную вычистить…»

Высокий мосластый мужчина в плаще что-то сказал женщине, и та, приставив ладонь ко рту, передала команду птице. Петуха тут же взметнуло метра на полтора от земли, он хрипло, как неисправный радиоприемник, выпустил из себя несколько низких электрических призвуков, затем взлетел еще выше и стал опускаться бородатому на голову. Женщина и мужчина тут же отступили в тень монастырских ворот.

Тебеньков вывернул из кобуры пистолет, выстрелил в петуха навскид и не попал. Петуха шарахнуло в сторону, но он снова выправил полет и, как запрограммированный, полетел на бородатого.

И тут не выдержал человек в плаще, накинутом поверх белого халата. Он чуть выставился из ворот, нервно выпутал откуда-то из-под халата маленький жуковатый «браунинг», сделал несколько беспорядочных выстрелов. Ни один выстрел цели, конечно, не достиг. Женщина ухватила стрелявшего за руку, повисла на ней. Петух раскрыл крылья шире и, планируя, опустился на спину скорчившемуся от страха бородачу, отвел назад свою огромную голову со смертельно сомкнутым клювом. Тебеньков, не позволяя петуху нанести удар, а медику в плаще снова выпалить в бородатого, дважды и при этом в разные цели выстрелил.