– Точно, у него есть одна фотка на тумбочке рядом с кроватью. Сейчас принесу.

– Подожди, – сказала я, удерживая ее. – Давай-ка разберем сначала всю эту одежду, а когда закончим, ты сможешь сходить за фотографией.

Я добралась до второй кучи одежды, где обнаружила сиреневое бархатное платье, вытащила его и положила рядом с балетным костюмом.

– Сядь, пожалуйста, милая. На сборы уйдет некоторое время.

Девочка издала тяжелый вздох, уселась со скрещенными ногами рядом со мной и начала разбирать гору одежды, такую внушительную, что, казалось, это будет продолжаться вечно. Когда я уложила в чемодан последнюю пару туфель, Джиджи пришла в ужас:

– Как, только три?

– На самом деле четыре, если считать туфельки для степа, которые сейчас на тебе.

– А я собиралась оставить их здесь. Думаю, у тети Хелены голова разболится от этого стука.

Я мысленно отметила, что надо будет тайком бросить эти туфли в чемодан, когда Джиджи отвернется, если, конечно, удастся уговорить ее их снять.

Внезапно ее личико приобрело серьезное выражение.

– А как насчет корзинки тетушки Бернадетт?

– Она все еще у тебя под кроватью?

Она кивнула.

– Можно на нее взглянуть?

Девочка на коленях проползла к кровати и почти наполовину залезла под нее. Я подошла и помогла ей вылезти, потянув за ноги.

– Спасибо, – сказала она, сдувая с губ ворс от ковра.

Мы обе уставились на соломенную корзинку, стоящую на полу у кровати.

По форме она напоминала корзинку для яиц – широкую посередине и более узкую вверху и у основания, и закрывалась крышкой с небольшим набалдашником в виде желудя. Хранитель тайн. Я подняла корзину на кровать, удивленная тем, как мало она весила.

– Ты внутрь заглядывала хотя бы разок?

Джиджи покачала головой.

– Нет, мэм. Я боюсь привидений.

Я бросила на нее удивленный взгляд.

– Каких привидений?

– А что, если тетушка Бернадетт рассердится на меня за то, что я заглядывала в корзинку? Я вовсе не хочу, чтобы ее дух являлся мне и ругал за это.

Я проявила верх дипломатии и не стала указывать, что вторжение в чужую комнату само по себе уже могло вызвать гнев призрака ее хозяйки.

Мы сидели на кровати, а корзинка стояла между нами. Я вытерла пальцы о юбку.

– Ну что ж, приступим. По распоряжению Хелены мы должны везде искать ноты, правильно? Если там что-то другое, мы просто снова поставим корзинку под кровать Бернадетт, словно она оттуда никогда и не исчезала. Ты согласна?

Джиджи с готовностью кивнула и облегченно вздохнула с видом человека, который только что перевалил непростую проблему на чужие плечи.

Я наклонилась и очень осторожно подняла крышку, держа ее так, чтобы она заслоняла содержимое корзинки на тот случай, если там находилось нечто, не предназначенное для глаз Джиджи. Надо сказать, при этом я ощущала себя Пандорой, открывающей запретный ящик, из которого по земле разлетаются все несчастья и бедствия. Глубоко вздохнув, я все-таки решилась заглянуть внутрь, а потом положила крышку на кровать рядом с собой.

– Что там, ноты? – спросила Джиджи с широко раскрытыми от любопытства глазами.

– Вовсе нет.

Я подняла крышку с кровати, чтобы закрыть корзинку, но девочка остановила меня.

– А вы не считаете, что нам нужно, по крайней мере, посмотреть, что там? Даже если это не ноты, может быть, там что-то, что может пригодиться тете Хелене. Может быть, какие-то вещи, которые будут напоминать ей о тете Бернадетт, и она обрадуется.

У меня в голове не укладывалось, что старуха когда-либо могла радоваться жизни, но я поняла, что имела в виду Джиджи. Тем не менее меня все же обуревали сомнения в правильности наших действий.

– Может, нам стоит просто отдать корзину Хелене, чтобы она сама могла проверить, что там находится?

Светлые бровки Джиджи поползли вверх.

– А вдруг там что-то, что ей не следует видеть? Например, письмо к третьей сестре, где Бернадетт признается, что не слишком любит Хелену, или еще что-нибудь, что ее расстроит, и она будет грустить еще больше? Может, все-таки лучше проверить, что там такое, чтобы, не дай бог, ее не расстроить?

Я закусила губу, взвешивая, чем следует руководствоваться – обоснованным беспокойством Джиджи о Хелене или стремлением не нарушать право человека на неприкосновенность личной жизни. Я, разумеется, считала, что Хелена достаточно сильна, чтобы выдержать потрясение от любых новостей – хороших или плохих, но тут же вспомнила, что, когда Финн обнаружил ее после смерти Бернадетт, она была в плачевном состоянии и не хотела больше жить. Что, если содержимое корзины снова вгонит ее в депрессию? Или, наоборот, принесет ее душе долгожданный мир?

– Ну хорошо, – сказала я. – Давай все-таки посмотрим, что там внутри. И если не обнаружится ничего страшного, тебе придется пойти к тете Хелене и рассказать ей, как ты нашла эту корзинку.

Джиджи слегка съежилась, от чего стала казаться совсем крошечной.

– Хорошо, мэм, – тихо произнесла она.

Я снова медленно сняла крышку, и мы обе заглянули внутрь.

– Что это такое? – спросила девочка.

– Понятия не имею, – ответила я, внимательно рассматривая то, что обнаружилось внутри корзинки. На дне лежали старые фотографии и книга, а сверху – небольшая серебряная шкатулка, почти почерневшая от времени, откидная крышка которой была закрыта на маленькую застежку. Я подняла ее, чтобы мы смогли ее рассмотреть.

– Тут на крышке что-то написано, – сказала Джиджи, наклоняясь ко мне так близко, что я почувствовала исходящий от ее волос запах шампуня.

– У тебя есть салфетка?

Она вскочила, побежала в ванную и быстро вернулась с салфетками в руке.

Свернув салфетку, я принялась тереть крышку шкатулки. Закончив, я от разочарования откинулась назад и уставилась на выгравированные там слова:

Az Isteni Megváltó Leányai

– Что это значит? – спросила Джиджи.

– Думаю, здесь написано по-венгерски.

Осторожно поддев застежку ногтем большого пальца, я откинула крышку шкатулки. Я чувствовала теплое дыхание Джиджи на своей щеке, когда она наклонилась, чтобы рассмотреть то, что лежало внутри.

– Это ожерелье?

Я вытащила бусы из черного оникса, на которых висело золотое распятие.

– Это четки. Ты их раньше не видела?

– Видела, но не такие. Тетя Бернадетт всегда ходила с красными и все время молилась.

– Она что, была католичкой?