– Согласен. И все-таки за поведением священнослужителей следит архиепископ Кентерберийский и другие епископы, а не монарх.

Вилл тяжело вздохнул:

– Что сделано, то сделано. Это не самый мудрый шаг короля, но ничего уже не изменишь. Я… – Он отвлекся, потому что в зал вошла повитуха с запеленутым комочком на руках.

– Господин, – сказала она, – у вас сын.

Слова эти стали для Вилла таким потрясением, что пресеклось дыхание.

– А королева, моя супруга? Она здорова?

Женщина широко улыбнулась и вручила ребенка Виллу:

– Ваша супруга здорова, господин, и посылает вам поклон и наследника.

Вилл смотрел на крошечное сморщенное личико посреди складок пеленки, и в горле у него встал ком.

– У меня сын, – наконец выдавил он, обращаясь к Жослену. – Принц, потому что его мать – королева. Вот кто продолжит мой род.

Трепетно держа почти невесомый бесценный груз, Вилл не мог дышать, от чувств у него едва не разрывалось сердце. Потом он передал ребенка Жослену, который с опаской принял племянника, произнес полагающиеся слова, подержал его ровно столько, сколько требовала вежливость, и с облегчением вернул Виллу.

Вилл же не знал, как поступить. Он был так горд и счастлив, что мог бы носить новорожденного сына на руках весь день, но понимал, что малыша следует держать в безопасности и тепле женских покоев. С величайшей осторожностью он отдал младенца повитухе:

– Отнесите его матери и скажите ей, что я навещу ее, как только она сможет принять меня. И еще передайте, что ребенка крестят завтра же, я все устрою.

Когда женщина ушла, унося с собой дорогой его сердцу сверток, Вилл опустил голову и издал протяжный вопль радости и облегчения.

– Мир изменился, – сказал Вилл Жослену, который смотрел на него в полном недоумении. – Теперь в нем живет мой сын, и я должен оберегать его будущее так же, как свое.

Позднее в тот же день он навестил Аделизу в ее родильных покоях.

Она сидела в постели, подпертая подушками, и сияла материнским счастьем. Ее волосы были заплетены в косу, а в сорочке имелся глубокий разрез, заколотый брошами, чтобы она могла сама кормить младенца до обряда воцерковления, после чего предполагалось нанять кормилицу. Аделиза выглядела утомленной, однако глаза ее блестели и с лица не сходила улыбка.

Вилл наклонился и поцеловал ее очень нежно, чувствуя себя большим и неуклюжим.

– Я так горжусь вами и нашим чудесным сыном, – прошептал он.

– А я благодарю Господа за Его великую милость к нам, – ответила она с дрожью в голосе.

Усевшись на невысокий табурет у ее кровати, Вилл протянул жене маленький резной ларец, который до этого момента прятал под накидкой, и посмотрел на нее с тревожным ожиданием в глазах.

Заинтригованная, Аделиза взяла ларец и провела кончиками пальцев по ажурному растительному орнаменту, вырезанному на крышке и стенках, а затем открыла защелку. Внутри лежала книга; ее переплет из слоновой кости ярко контрастировал с внутренней отделкой из красного шелка.

– Эзоп! – обрадованно воскликнула она. – Я так люблю его басни!

– Я помню, как вы читали их во дворце много лет назад, и ваши слушатели забывали обо всем на свете. – Он улыбнулся при виде ее восторга.

Она переворачивала страницы, восхищаясь расписными буквицами и иллюстрациями: вот ворона уронила свой сыр, и его слопала лиса; вот трудолюбивый муравей, вот рыбак с неводом.

– Я попросил монахов Уаймондхема сделать для вас эту книгу. Подумал, что вы сможете почитать ее маленькому, когда он подрастет.

Глаза Аделизы вдруг наполнились слезами.

– Любимая, не плачьте! – встревожился Вилл. – А то я тоже заплачу. Что скажут обо мне слуги, если я выйду от вас с красными глазами и шмыгая носом?

Аделиза рассмеялась и осушила слезы рукавом.

– Они не посмеют ничего сказать, а слезы сильного мужчины – это, возможно, и есть самая сильная его сторона.

Он сжал ее руку в своих, вновь удивляясь тому, как хрупка и тонка жена. При виде ее изящных пальцев, утонувших в его огромной лапе, душа Вилла переполнилась желанием защищать и любить ее. И ведь она только что прошла через тяжелейшее испытание.

– Никогда не думала, что можно быть такой счастливой. Наверное, вы даже не представляете, что подарили мне. – Свободной рукой она потянулась к дремлющему малышу и погладила его нежную щечку. – Это стоит гораздо больше, чем любая корона.

Они посидели в согласном молчании. Все слова казались лишними – их чувства были куда красноречивее.

Хотя поначалу Виллу было неловко в покоях Аделизы, теперь ему не хотелось покидать эту уютную, пахнущую ладаном комнату. Он мог бы любоваться похожей на Мадонну женщиной и новорожденным сыном до самой ночи. Но его ждали дела, да и камеристок Аделизы начал обременять его затянувшийся визит. Пора было прощаться. Он опять поцеловал Аделизу и прикоснулся губами к мягкому лобику малыша, а потом неохотно ушел.

Когда за ним закрылась дверь, Аделиза издала довольный вздох и, устроившись поудобнее в постели, открыла ларец с книгой Эзопа. Ее пальцы ощупывали замысловатую резьбу и поглаживали мелкие неограненные камушки на переплете. Это была редкая и прекрасная вещь.

Вилл не относился к числу тех, кто много говорит, но умел быть внимательным и чутким, когда в этом возникала необходимость, а иногда способен был удивить ее. Он не всегда понимал ее, как и она не всегда понимала его, но у них было достаточно общего, чтобы жить вместе, а порой, как сейчас, случались и настоящие пиры чувств.

Замок Арундел, Суссекс, август 1139 года

Аделиза стояла у двойной арки окна в своих покоях в Арунделе. Заканчивался август. В полях созревал урожай, и в воздухе висел пыльный запах жары. Кормилица сидела спиной к окну и покачивала маленького Вильгельма[4]. Аделиза на мгновение отвлеклась на гуканье сына, обернулась, чтобы взглянуть на него, и ее поглотила волна чистой любви. Мальчик был для нее маленьким чудом, и ей до сих пор не верилось, что Бог даровал ей такую милость.

Все еще с улыбкой на губах она снова обратилась к окну. Во внутреннем дворе стоял Вилл, уперев руки в бока, с развевающимися на ветру кудрями, и обсуждал строительство башни со старшим каменщиком. Его ровное сильное чувство к ней наполняло Аделизу счастьем. Оно было целебным для ее души, как бальзам для раны, которая очень долго болела и только-только начала заживать.