Москвич пошел по другому пути. Он восстал против древнего запрета не плодить себе подобных сверх необходимого минимума. «Старшие» всегда сквозь пальцы смотрели на разовые неплановые инициации – «мастерам» надо иногда сбрасывать напряжение, – но тут налицо была попытка выстроить целый вампирский клан и подмять под себя город. На поимку отщепенца двинули лучшие силы, ослабив соседние направления и рискуя дестабилизировать целый регион.

Ничего не вышло.

Ненормального ловили, а он будто играл с преследователями. Появлялся и исчезал. Следующей весной в городе проснулось сразу три небольших вампирских стаи, каждая со своим вожаком. Число пропавших без вести подскочило до неприемлемых величин. Стаи вели себя нестандартно – одновременно дерзко и осмотрительно. Несколько раз они бросали посреди города зверски растерзанные трупы. Совершили пару рейдов вокруг окрестных деревень, поедая рыбаков и грибников. Это походило на запугивание. Ликвидаторы уже тратили больше времени, заметая следы деятельности упырей, чем собственно уничтожая вампиров.

По косвенным данным установили: «мастер» начал пить кровь. «Традиционная» диета резко повышала его силы, но вела к необратимым изменениям в организме, типичной вампирской деградации и смерти. Вопрос – когда. Пока что безумец прекрасно владел собой и так «закрывался», что ликвидаторы просто не видели его. Он совершенно обнаглел и, было дело, рискнул обстрелять бывших коллег из невесть откуда взявшегося автомата. Двое потом долго лечились. Стрельба не прошла незамеченной – городская милиция предъявила бандитам счет за старые грехи, и начались опасные трения, в результате которых был убит печально известный налетчик Вовик Тверской. Это уже никуда не годилось.

Тем временем провисла ситуация с зачисткой соседних районов. «Старшие» поняли, что сами не справляются и пора создавать городскую «ночную команду» из людей – по образцу подразделений, работающих в мегаполисах. Такая группа была фактором риска, ее собирали вынужденно. Но сумасшедший превратился в серьезную проблему. Он уходил из рук преследователей, даже когда те нападали на его личную стаю, бродившую за ним по пятам. Собственно, это был единственный способ достать его – отслеживать упырей, инициированных не простым вампиром, а существом в ранге «мастера». Они всегда ищут «мастеров», надеясь хотя бы немного побыть рядом. И загадочным образом находят рано или поздно, как от них ни экранируйся.

Таких надо было побольше.

Это организовали.

Результаты превзошли все ожидания.

А одна случайная инициация просто ошеломила.

* * *

У Долинского брак сложился в целом удачно. Поженились без какого-либо расчета, от чистого сердца. К сожалению, через несколько лет выяснилось: супругам больше не о чем нормально поговорить, всегда один вынужден подлаживаться под другого. Они по-прежнему оставались друзьями и союзниками в бытовых вопросах, им было здорово в постели, однако временами Долинскому становилось очень грустно. Некогда счастливую пару накрыла распространенная проблема «одиночества вдвоем». Оба от этого страдали. Бросались друг другу на шею с объяснениями в вечной любви и потом какое-то время ходили радостные. Но все чаще легкое замешательство проглядывало в глазах напротив.

Увы, чересчур разошлись и их деловые интересы. Жена с самого начала не думала превращаться в замужнюю бабу. Она работала и была успешна, но с дальним прицелом на переезд в Москву. А амбиции Долинского вполне удовлетворялись локальными ресурсами. Он обоснованно полагал, что лучше быть первым в деревне, чем последним в Риме. Его типография и так печатала по большей части московские заказы. К тому же здесь у него, сына одного из бывших советских «отцов города», не водилось проблем с рэкетом, налоговиками, милицией, пожарными и другими кровососами среднего бизнеса.

При желании он сам мог кому угодно что угодно организовать. Его иногда просили «решить проблему», и Долинский не отказывался, это лишь укрепляло его позиции. Собственно, и «местным полиграфическим богом» он стал не с бухты-барахты. В демократическом обществе столь ценный ресурс, как типография, кому попало не отдают. А людей, связанных с ФСБ и кровно, и по делу, сторонятся одни интеллигентные соплежуи, оторвавшиеся от жизни.

У себя дома Долинский мирил поссорившихся силовиков, устраивал переговоры с бандитами, возил в багажнике чемоданы наличных, выполнял деликатные поручения Москвы – короче, обделывал темные делишки на пользу родного города. Один раз он чуть не залетел с липовыми избирательными бюллетенями, но стыдно ему не было, потому что наштамповать подделок упросили хорошие люди. И в беду не попал – те же хорошие люди его прикрыли.

Уголовников он поначалу опасался, уж больно они были страшные. Но их прибрал к рукам Олежка, который лет двадцать назад Долинского каждый день ловил и бил. Очень тот любил крикнуть с безопасного расстояния: «Косой, объелся колбасой!» А Олежка колбасу видел исключительно в кино и обижался. В первую «взрослую» их встречу мафиозный босс поманил Долинского к себе в кабинет, где приватно оттаскал за уши и заставил сказать: «Дядя, прости засранца!» И с тех пор Долинский на малой родине не боялся никого.

Есть своя прелесть в небольших городках – для тех, кто понимает.

Правда, иногда Долинскому казалось, что он живет как бы взаймы, получив все возможности по наследству. Но стоило перебрать в памяти личные достижения, и меланхолия отступала. Он просто был на своем месте, для которого идеально подходил.

Перебираться в столицу, выступать там собственным представителем, терять наработанное годами положение, оставлять типографию на управляющего Долинский не хотел. Он выдумал массу убедительных аргументов против отъезда. И только главного не мог привести – Долинский почему-то не любил Москву. Бывал там еженедельно и с безумным наслаждением возвращался назад.

Но Москва, как известно, бьет с носка и слезам не верит. Столица поймала его на другой крючок. По полиграфическим делам к Долинскому обратилась молодая женщина, тоже бывшая провинциалка, с которой он буквально через минуту разговора почувствовал удивительное душевное родство. Обычно это случается на резких контрастах. Жил с высокой блондинкой, втрескался в миниатюрную брюнетку. Но Долинского, который был однолюб и верный муж, сразило другое – перед ним сидела именно улучшенная версия его супруги. Умнее, живее, свободнее, интереснее во всех отношениях. К тому же коллега. Долинский влип. Его неудержимо тянуло к ней. Год-другой назад он знал бы, что делать: вздохнуть и забыть. А сейчас – пригласил женщину в ресторан, смотрел на нее, слушал и чувствовал, как пропадает, пропадает, пропадает… Мало ли, что замужем. А он вот женат.

Она потом сказала, что тоже влюбилась в него с первого взгляда, очень испугалась своего чувства, и единственным ее желанием было никогда больше Долинского не встречать. Сам Долинский, выйдя из ресторана, поцеловал ей руку, простился и уехал, обуреваемый аналогичными эмоциями.

Им понадобилось два месяца, чтобы перебороть страхи и оказаться в одной постели. Через полгода они всерьез задумались, как жить дальше. Обоим надоело чувствовать себя изменниками, и оба понимали: с ними происходит нечто особенное. А потом она заболела. На взгляд Долинского – типичной московской весенней депрессией. Он хотел наплевать на все, бросить дела, увезти свою возлюбленную к морю. И пусть жена думает что хочет. Некогда разбираться, надо выручать человека.