— Вы напоминаете мне одновременно Санта-Клауса и моего московского дядю, — сказала Настя, разбирая принесенную сумку. — В детстве я очень ждала его приездов, потому что он всегда что-то привозил. Дети ужасно корыстны, правда? Он приезжал ранним поездом и, поскольку я еще спала, клал свои подарки рядом с подушкой. Только я, конечно, давно уже не спала: я притворялась.

Настя улыбнулась одной из самых очаровательных своих улыбок. Чувствовалось, что приезду Анри она радовалась не меньше меня.

— Притворитесь еще раз, — тихо сказал Анри. — Ну, хотя бы закройте глаза.

Когда Настя закрыла глаза, Анри бережно взял ее руку и надел на палец колечко с маленьким бриллиантом. Он был большим хитрецом, этот Анри, а маленькие бриллианты являлись, очевидно, его слабостью. Он подарил также нам с Настей по мобильному телефону с немыслимым количеством оплаченных часов. Мне в этот раз досталась еще и электронная записная книжка «Organizer». Анри делал все, чтобы организовать мою жизнь по-настоящему.

Мы пили шампанское и ели вкуснейшие, несмотря на перелет сохранившие свою свежесть, пирожные. Анри сказал, что купил их в парижском аэропорту. Осмотревшись в нашей гостиной, он одобрительно поднял большой палец. И пусть таким образом оценивались не наши вкус и стиль, мне это было приятно. Я смотрел на Анри и не мог удержаться от улыбки: так странно было его присутствие здесь. Он улыбнулся в ответ и слегка развел руками. Мы все в это утро улыбались.

Конечно же, Анри приехал не просто так. Уже за завтраком я чувствовал его скрываемое нетерпение, но нарочно ни о чем не спрашивал. Я полагал, что лидеру движения не пристало суетиться. Когда была допита последняя капля шампанского, Анри немедленно перешел к делу. Его более скорый, чем ожидалось, приезд был вызван некоторыми возникшими у него подозрениями. Несмотря на то что наши парижские встречи проводились со всей возможной осторожностью, они попали в поле зрения его непосредственных хозяев. По словам Анри, хозяев это не встревожило: они привыкли как к тому, что методы его работы были далеки от традиционных (это в большей части случаев и обеспечивало им успех), так и к тому, что в работе своей Анри пользуется относительной свободой. Понимая, что расставание неизбежно, Анри, тем не менее, собирался использовать ресурсы водимой им за нос организации как можно дольше. Только это и могло обеспечить доступ к телевидению и газетам. А доступ этот был для нас решающим, если не сказать — экзистенциальным. На первых порах мы существовали не просто благодаря прессе: только в ней мы и существовали.

— Будем «раскручивать» наше замечательное движение, пока мои дураки не поймут, что к чему, — сказал Анри.

— А когда поймут? — спросила Настя.

— Тогда будет уже поздно. Мы будем состоявшимся фактом, объективной, так сказать, реальностью, и с этим придется считаться.

— И вы не боитесь мести с их стороны?

— Мести? — Анри расхохотался. — Не боюсь. Конечно, эти ребята не ахти какие филантропы, но ликвидировать меня они не станут. В первую очередь они — прагматики, и такие понятия, как месть, им чужды. Они преспокойно грохнули бы меня из соображений той или иной выгоды, но, когда новое движение станет реальностью, им это будет невыгодно. Им ведь понятно, что душить всякое дело нужно в зародыше, позднее это уже небезопасно.

Анри торопился. Он хотел как можно более полно использовать телевидение, пока его у него не отняли. Среди задуманного им были интервью, демонстрации и много чего другого. Но самым экзотическим из телевизионных мероприятий был, несомненно, футбольный матч. Он стоит особого рассказа.

Узнав о моем подростковом увлечении футболом, Анри, у которого все шло в дело, решил организовать футбольный матч. Он объявил мне, что не позволит зарывать в землю мой футбольный талант и, наоборот, явит его миру во всей красе. В том, как Анри произнес слово «краса», я безошибочно угадал направление его мыслей. Инструкции относительно трусов и футболки, которые он давал посетившему нас в тот же день портному, не оставляли сомнений, что на первый план в игре выходили вовсе не футбольные мои данные. Вопреки существующей футбольной моде, мои трусы должны были быть не слишком широкими и не слишком длинными. Главной их задачей было подчеркнуть длину и форму моих ног.

— Матч организован, чтобы показать тебя в трусиках, — сказала мне вечером Настя. — Я нахожу идею превосходной.

Она была здесь не совсем права, потому что целей ставилось больше. Анри хотел показать меня в кругу элиты вообще и политической элиты в частности. Собрание множества известных людей ради одного неизвестного — одна из основных форм «раскрутки» и вещь, в общем, распространенная. Другое дело, что приему на какой-нибудь правительственной лужайке эксцентричный Анри предпочел футбольное поле. Но в выборе необычного места был и свой резон. Объявлялась игра между сборной политиков и сборной ветеранов футбола. В то время как на обычном приеме юный лидер движения потерялся бы среди политических тяжеловесов, на футбольном поле они составляли для него очень выгодный фон. Здесь были к месту и моя юность, и движение, и даже лидерство: по требованию Анри, я был поставлен нападающим. Самая заметная в команде позиция (если забиваешь, конечно).

В этом матче, как я помню, меня поразило не столько обилие именитых участников, сколько то, как быстро Анри сумел его организовать. Даже если представить, что он начал заниматься этим еще в Париже, все равно достигнутая скорость не укладывается у меня в голове. Я до сих пор не знаю, было ли это следствием его организаторского гения или величины выплаченных участникам гонораров. Скорее всего, и то, и другое.

Участники соглашались быстро и без капризов. Единственная сложность в подборе игроков возникла со стороны неигравшей Насти. Она категорически запротестовала, когда Анри объявил нам, что хотел бы пригласить немецкого министра иностранных дел Фишера. Ее отношение к этому человеку было особым. Если разных других политиков — в том числе родного Ельцина — Настя просто не любила, то Фишера она не любила пламенно. Даже военный министр Шарпинг, которого она отказывалась признать нормальным, не вызывал у нее таких эмоций. Я не забуду, с каким наслаждением в середине мая Настя наблюдала по телевизору, как на партийном съезде зеленых один из обманутых соратников запустил Фишеру в ухо пакет с красной краской[27]. Это зрелище, не доставлявшее мне, правду говоря, большого удовольствия, я вынужден был наблюдать весь день. Налюбовавшись репортажем по одному каналу, Настя тут же переключала на другой. Всякий раз Фишер вздрагивал от меткого броска, а затем алая жидкость медленно перекрашивала зеленого министра. Фишера, скрывшего приложение В, Фишера, активно поддержавшего войну, Настя считала лицемером и предателем. Беспощадность русской девочки меня пугала. И возбуждала, конечно.

— Дитя мое, — Анри смотрел на нее, склонив голову набок, — так нельзя. Если начать придираться, то все политики — лицемеры и предатели. Я пока что других не видел.