Вполне возможно, внезапность организованного Анри интервью была проверкой моей готовности, но более вероятным мне все-таки кажется нежелание Анри загодя меня волновать. К такому решению его мог подтолкнуть мой стресс перед футбольным матчем. Наконец, внезапность оправдывалась и нашими неоднократными занятиями, посвященными технике интервью. Анри подробно инструктировал меня, как вести себя перед камерой, что, а главное — кому — отвечать. К просьбам об интервью он советовал подходить очень разборчиво и опасаться особого типа репортеров, называемых иногда «акулами пера». Они не боятся за свою репутацию: ее у них давно уже нет, да она им и не нужна. Мутноглазые обитатели дна («подонки» — этимологизировал Анри), они способны утаскивать туда неосторожных золотых рыбок. Рассказывая об их зловещих методах, Анри неподражаемо вращал глазами.

— Свою жертву первым делом они загоняют в двухмерное пространство, где есть только «да» и «нет». Они перебивают ее, поправляют, переспрашивают, пока она окончательно не затихнет в тисках этих двух слов. И вот тогда-то они начинают задавать ей самые убойные свои вопросы. Уважаемый господин Шмидт, — заговорил Анри утробным голосом, — били ли вы своего отца, прежде чем его утопить? Как вы понимаете, в системе «да/нет» ответить на это невозможно.

— Это выглядит довольно-таки примитивно, — сказал я, приставив к жуткой картинке доброжелательное лицо моего отца.

— Не более примитивно, чем дубина. Только согласитесь, это не влияет на ее ударную силу. Примерно так мы сломали хребет западным защитникам сербов.

— И что же в таких случаях следует делать?

— По крайней мере, не оправдываться. Для заказных интервью специально разрабатываются вопросы, требующие оправданий. Собственно говоря, сутью системы «да/нет» как раз и является необходимость оправдываться. Не важно, в чем вы оправдываетесь, важно, что — оправдываетесь, это само по себе губительно. Многие испытывают иллюзию, что могут кого-то переубедить, и оттого запутываются еще больше. Они не понимают, что при современных технологиях их раскатают, как блин. Лучше уж в свою очередь в чем-то обвинять. Но самое правильное — это просто уйти. Любое оправдание обойдется дороже, чем решительный — пусть даже скандальный — уход.

По счастью, ничего подобного со мной так и не случилось. Путь в мое политическое будущее был устлан доброжелательными репортажами и интервью. Разбрасываемые щедрой рукой Анри, лепестками роз они ложились под ноги триумфатора, как это происходило на одной барочной картине, виденной мной в Старой Пинакотеке.

Съемочная группа появилась ровно через час после звонка. Первой подъехала машина Анри, за ней — ярко расписанный телевизионный автобус. Выскочившая из него публика ухитрилась оплести наш дом проводами в считанные минуты. Под ногами телевизионщиков путался Кранц, ошеломленный тем, что боготворимый им телеэкран, лишившись виртуальных свойств, вживую расположился у стен его дома. Этот экран пришел во всей своей материальной выраженности — с видеокамерами, софитами, а главное — знаменитым ведущим Актером Макенсеном. Все это подлежало не только разглядыванию, но и осязанию, в чем Кранц тут же постарался удостовериться. Камер он, правда, не трогал, зато, подойдя к Макенсену, несколько раз коснулся его роскошного клубного пиджака. Очевидно, опытный Макенсен давно уже привык к проверкам на бесплотность, потому что безмолвное это ощупывание сопровождал понимающим и доброжелательным наклоном головы.

В конце концов интервьюируемые лица (снимая меня «в кругу семьи», Макенсен всячески приветствовал участие Насти) были размещены в гостиной на двух стоявших перед окнами креслах. Заметив на подлокотнике неброский след спермы, я пожалел, что съемка не велась вчера вечером. Кресло для ведущего было принесено из спальни и поставлено у камина, который разожгли по просьбе режиссера. Анри и несколько членов съемочной группы разместились на стульях у самого входа. Там же попытался разместиться и Кранц, но Анри вежливо вывел его, взяв под локоть. Думаю, что в менее напряженное время Анри с удовольствием пообщался бы с ним. Он даже как-то сказал о Кранце, что тот интересен как классический потребитель производимой Анри продукции. Сейчас же, когда речь шла о вещах очень важных, Анри стремился избегать любых помех и случайностей. Проводив Кранца, он показал жестом Макенсену, что все готово. В следующее мгновенье включили софиты, и гостиная озарилась ярчайшим, прежде невиданным светом. После этого интервью освещение нашей гостиной стало мне казаться чрезвычайно тусклым.

Поздоровавшись с камерой, Макенсен обратился к ней с кратким вступительным словом. Несколькими фразами он охарактеризовал молодежное движение, причем говорил о нем как о чем-то давно известном и привычном. В том же тоне он сказал о лидере движения, упомянув, на всякий случай, и о его футбольных достижениях. Под фразу о том, что сегодня Макенсен в гостях у господина Шмидта и его русской подруги Анастассии (так произносится ваше имя?), на ближайшей к нам камере зажегся красный огонек. Шмидт и его русская подруга немедленно показались в мониторе, установленном справа от нас на журнальном столике. Макенсен оторвался от камеры и с улыбкой обратился ко мне.

— Вы действительно считаете, что Европу нужно освобождать?

— Безусловно, — ответил я, улыбнувшись ему в ответ. — По-моему, она того стоит.

— Что для этого нужно сделать? Объявить забастовку, поднять восстание, начать войну?

— Как раз наоборот. Первым шагом к свободной Европе могло бы быть прекращение войны. Той циничной войны, которая сейчас ведется на Балканах.

— Почему вы считаете ее циничной?

— Она была придумана, чтобы оправдать существование НАТО в постсоветском мире. Маленькая победоносная война к 50-летию оборонительной организации. Войну ведь неслучайно начали в марте. Когда же не смогли покончить с сербами за три дня, как, очевидно, думали, юбилей пришлось перенести на апрель. Забавно, что и в апреле обстановка не изменилась, но переносить юбилей во второй раз уже не стали. На это у них хватило ума.

Макенсен закинул ногу на ногу и полюбовался носком ботинка.

— Я согласен, что дешевая символика может раздражать. Эта глупость с перенесением юбилея меня тоже разочаровала. Но забудьте обо всех политических играх и посмотрите на Косовскую войну с нравственной точки зрения. Разве ситуация в Югославии не требовала вмешательства? Если ночью на улице вы увидите, как кто-то напал на женщину, — разве у вас не мелькнет мысль вступиться?

— Мелькнет. Но только в косовской ситуации я не вижу этой женщины. Да и вообще, я против аналогий, потому что они все упрощают. Выражаясь образно, пятьсот тысячных — это не всегда одна вторая.

Я бросил краткий взгляд на Анри: это было его выражение. Едва заметным движением он поаплодировал своему ученику. На лице Макенсена вежливая мина профессионала сменилась выражением любопытства. В это мгновение я почувствовал что-то подобное тому, что два дня назад испытал на футбольном поле. Впервые в жизни я говорил так свободно и легко, моя скованность совершенно исчезла. Мозги и язык слились в одно, и в сознании моем смутно проплыл образ слившегося с конем всадника. Макенсен хотел уже задать новый вопрос, но я опередил его.