Когда после досмотра мы шли по гулкому коридору, я отчетливо услышал решительные шаги у меня за спиной. Я снова остановился. – Так, только не говори, – сказал отец, обернувшись, с досадой закатив глаза, – что ты что-то там забыл.

– Нет, – сказал я, озираясь вокруг, – я…

Сзади никого не было. Справа и слева – одни пассажиры.

– Гос-споди, да он аж побелел весь, – воскликнула Ксандра и спросила отца: – Он как ваще, в норме?

– Да все с ним будет хорошо, – сказал отец, двигаясь дальше по коридору, – дай только в самолет сесть. Тяжелая вышла неделька для всех нас.

– Слушай, я б на его месте тоже обосралась, если бы надо было лезть в самолет, – без обиняков сказала Ксандра. – После всего-то.

Отец, толкавший перед собой ручную кладь – чемоданчик на колесах, который несколько лет назад мама подарила ему на день рождения, снова остановился.

– Бедный малыш, – сказал он, удивив меня своим сочувствием, – что, страшно, да?

– Нет, – ответил я, но слишком уж быстро.

Меньше всего на свете я хотел привлекать к себе внимание или чтоб кто-то заметил даже самую малую толику моей трясучки. Отец сдвинул брови, глядя на меня, потом повернулся к Ксандре.

– Ксандра? – спросил он, дернув подбородком. – А может, дадим ему одну штучку, а?

– Принято, – ловко отозвалась Ксандра, порылась в сумочке и вытащила две огромные белые таблетки овальной формы. Одну она бросила в раскрытую ладонь отца, другую дала мне.

– Спасибо, – сказал отец, сунув таблетку в карман куртки. – Теперь пойдем, запьем их чем-нибудь. С глаз убери, – велел он мне – я ухватил таблетку большим и указательным пальцами, поражаясь ее размерам.

– Ему и половинки хватит, – сказала Ксандра, изогнувшись, чтобы поправить ремешок своих сандалий, и хватая для равновесия отца за руку.

– Верно, – согласился отец. Он забрал у меня таблетку, ловко разломил ее надвое, засунул вторую половинку в карман своей спортивной куртки, и они с Ксандрой заторопились вперед, волоча за собой ручную кладь.

5

Таблетка не была настолько сильной, чтобы полностью меня вырубить, но весь полет я счастливо прокайфовал, кувыркаясь туда-сюда в кондиционированных снах. Пассажиры вокруг меня зашептались, когда бесплотная стюардесса объявила призы бортовой промо-лотереи: обед и выпивка на двоих в “Острове сокровищ”. От ее приглушенных обещаний я провалился в сон, в котором я нырял в зеленовато-черную воду, состязаясь при свете факелов с какими-то японскими ребятишками – кто достанет со дна наволочку, полную розовых жемчужин. Всю дорогу в самолете стоял трубный, белый, неумолчный, как море, шум, хотя был один странный миг – я тогда, укутавшись в синий плед, спал где-то высоко над пустыней, – когда все двигатели словно отрубились, стихли и я обнаружил, что всплываю вверх, в невесомости, не отстегнув ремней, вместе с креслом, которое каким-то образом оторвалось от своего ряда и теперь летает себе по кабине.

Меня тряхнуло, и я рухнул обратно в свое тело, когда самолет ударил колесами о взлетную полосу, запрыгал по ней и наконец со скрежетом остановился.

– Ииии… добро пожаловать в Лох-Вегас, Невада, – объявил капитан по громкоговорителю, – местное время в Городе Грехов – одиннадцать сорок семь утра.

Жмурясь от яркого света, зеркальных стекол, светоотражающих поверхностей, я тащился за отцом и Ксандрой через терминал, завороженный перестуком и миганием игорных автоматов и громким ревом музыки, который как-то не вязался со временем суток. Аэропорт напоминал Таймс-сквер, разросшуюся до размеров огромного торгового центра – сплошь высоченные пальмы и плазменные экраны с фейерверками, гондолами, танцовщицами, певцами и акробатами.

Прошло довольно много времени, прежде чем на багажную ленту выехал мой второй чемодан. Я жевал заусенцы и неотрывно пялился на плакат с изображением скалящегося варана, завлекалово в каком-то казино: “Вас ждут более 2000 рептилий!” Ждущие багаж напоминали живописную толпу полуночников, сгрудившихся у входа во второсортный ночной клуб: загар, рубашки кислотной расцветки, крохотные, увешанные драгоценностями азиатские дамочки в солнечных очках с громадными логотипами. Почти опустевшая лента уже давно ездила кругами, и отец (было заметно, что он до трясучки хочет курить) уже начал потягиваться, и ходить туда-сюда, и потирать щеку костяшками, как бывало всякий раз, когда ему хотелось выпить, – когда наконец он выехал, последним – брезентовый чемодан цвета хаки с красным ярлычком и разноцветной ленточкой, которую мама обвязала вокруг ручки.

Отец одним прыжком рванулся к ленте и схватил сумку, опередив меня.

– Наконец-то, – бодро сказал он, закидывая чемодан на тележку. – Ну все, валим отсюда.

И через раздвижные двери мы выкатились в стену валящей с ног жары. Вокруг нас во всех направлениях тянулись километры припаркованных машин – зачехленных, замерших. Я упорно смотрел только вперед – на блеск хромированных панелей, на подрагивающий, как рябое стекло, горизонт – как будто если обернусь или замешкаюсь, то нам сразу преградят дорогу люди в униформах.

Но никто так и не ухватил меня за воротник, никто не крикнул: стой! На нас никто даже не взглянул.

Я так поплыл в этой жаре, что, когда отец остановился перед новеньким серебристым “лексусом” и сказал: “Так, нам сюда”, я споткнулся и чуть было не упал с бордюра.

– Это твой? – спросил я, глядя то на него, то на нее.

– А что? – кокетливо спросила Ксандра, ковыляя на своих платформах к пассажирскому сиденью – отец пикнул ключами от замка. – Не нравится?

“Лексус”? Каждый день я узнавал столько всего – от важного до мелочей, что непременно надо было рассказать маме, и пока я тупо смотрел, как отец закидывает сумки в багажник, то первым делом подумал: ого, что будет, когда она узнает. Неудивительно, что он не слал домой денег.

Отец картинным жестом отбросил в сторону выкуренную до половины “Вайсрой”.

– Ну давай, – сказал он, – запрыгивай.

Воздух пустыни будто бы наэлектризовал его. В Нью-Йорке он казался каким-то помятым, сомнительным типом, но тут, на дрожащем от жары воздухе, его белая спортивная куртка и затонированные очки в пол-лица выглядели вполне уместно.

В машине, которая заводилась нажатием кнопки, было так тихо, что я поначалу даже и не понял, что мы тронулись с места. Мы скользили вперед, в бездонность и ширь. Я так привык к болтанке на задних сиденьях такси, что прохлада и плавность машины казалась нездешней, непроницаемой: коричневый песок, нещадная жара, транс и тишина, застрявший в сетчатом заборе мусор полощется в воздухе. Из-за таблетки я по-прежнему чувствовал себя бесплотным, онемелым, и потому из-за безумных фасадов и невероятных конструкций на Стрипе, безудержных переливов света на месте стыка дюн с небом, мне все чудилось, будто мы приземлились на другой планете.

Ксандра с отцом тихонько переговаривались на переднем сиденье. Но теперь она развернулась ко мне – вся такая бойкая, бодрая, украшения на свету так и переливаются.