Мы вылезли из машины и уже шли к выходу из гаража, как вдруг я услышал жуткий, отвратительный шум – крик или вой, который доносился из дома.

– Господи, что это? – от испуга я выронил сумки.

Ксандра, спотыкаясь на своих платформах, изогнувшись, рылась в сумочке в поисках ключей.

– Заткнись, заткнись, заткнисьтвоюмать, – бормотала она сквозь зубы.

Не успела она и дверь открыть, как из дома пулей выскочил истеричный косматый клубок и принялся, визжа, прыгать, пританцовывать и скакать вокруг нас.

– Сидеть! – вопила Ксандра.

Из полуоткрытой двери неслись какие-то звуки сафари (трубят слоны, верещат мартышки), да так громко, что слышно было аж в гараже.

– Ух ты, – сказал я, заглянув в дом. Воздух там был горячим, спертым: застарелый табачный дым, новый ковролин и – вне всяких сомнений – собачьи какашки.

– Сотрудники зоопарка, работающие с большими кошками, каждый день сталкиваются с новыми трудностями, – грохотал голос ведущего, – и поэтому мы отправляемся вместе с Андреа и ее коллегами на утренний обход…

– Эй, – сказал я, застыв с чемоданом в дверях, – вы телевизор забыли выключить.

– Ну да, – сказала Ксандра, протискиваясь мимо меня, – это “Энимал плэнет”, я ее специально оставила. Для Поппера. Сядь, я сказала! – рявкнула она на пса, который цеплялся когтями за ее коленки, пока она ковыляла к телевизору, чтоб его выключить.

– Он тут один оставался? – спросил я, перекрикивая собачий визг. Это была такая лохматая, девчоночья собачка, которая была бы белой и пушистой, если б ее кто помыл.

– Ой, я ему купила в “Петко” питьевой фонтанчик, – ответила Ксандра, утирая пот со лба и перешагивая через собаку. – И еще такую огромную кормушку.

– А что это за порода?

– Мальтийская болонка. Он чистопородный. Я его в лотерею выиграла. Ну да, знаю, его бы искупать надо и со стрижкой столько возни! Да-да, посмотри-ка, что ты с моими штанами наделал, – сказала она псу, – с белыми джинсами!

Мы стояли в большущей просторной комнате с высокими потолком и лестницей, которая наверху с одной стороны переходила во что-то типа балюстрады, – в такой огромной комнате, что размером она была чуть ли не со всю квартиру, где я вырос. Но едва мои глаза отошли от яркого солнечного света, я поразился, до чего же тут было голо.

Белые, как кость, стены. Каменный очаг с претензией на камин в охотничьей сторожке. Диван, который выглядел так, будто раньше стоял в приемном покое. Напротив стеклянных дверей, которые вели в патио, стеной тянулись полки, по большей части пустые. Притопал отец, швырнул чемоданы на ковер.

– Фу, Ксан, как же тут говном несет.

Ксандра, которая нагнулась, чтоб поставить сумку, поморщилась, когда собака снова принялась скакать вокруг и хватать ее когтями за колени.

– Вообще Дженет должна была его заходить и его выпускать, – прокричала она сквозь его повизгивания. – У нее ключи были, все такое. Господи, Поппер, – сказала она, сморщив нос и отвернувшись, – ну от тебя и воняет!

Пустота дома меня поражала. До этой минуты я ни разу не усомнился в том, что весь мамин антиквариат, коврики и книги непременно нужно было продать, а все остальное – отдать на благотворительность или выбросить. Я вырос в четырехкомнатной квартире, где шкафы были забиты под завязку, где под каждой кроватью были распиханы коробки, а с потолка свисали сковородки и кастрюли, потому что в буфете места уже не было. Но сюда без проблем можно было бы привезти кое-какие ее вещи – например, ту серебряную шкатулку, которая принадлежала ее матери, или картину с гнедой лошадью, так похожей на Уголька, или даже ее любимую детскую книжку про “Черного красавца”! Уж ему бы тут точно не помешала пара хороших картин или мебель, которая ей досталась от родителей. Он выбросил все мамины вещи, потому что ненавидел ее.

– Господи Иисусе, – говорил отец, злобно повышая голос, чтобы перекричать пронзительный лай. – Эта псина весь дом разнесла! Вот правда.

– Ну, не скажи… конечно, тут полный бардак, но Дженет сказала…

– Говорил тебе, надо было его посадить на цепь. Или там в приют сдать. Меня бесит, что он живет в доме. Его место на улице. Говорил тебе, с ним проблем не оберешься? У этой Дженет голова как жопа…

– Ой, ну насрал он пару раз на ковер, что с того? И – а ты чего пялишься? – раздраженно бросила Ксандра, перешагнув через визжащего пса, и, вздрогнув, я понял, что это она мне.

6

В моей новой комнате было так пусто и одиноко, что, распаковав сумки, я оставил раздвижные двери гардероба открытыми, чтоб хоть видеть висящую внутри одежду. На первом этаже отец все разорялся по поводу ковра. К сожалению, Ксандра тоже начала орать, а так с отцом вести себя было как раз нельзя (если б она спросила, я б ей мог и подсказать) – он завелся еще сильнее. Дома мама умела заглушать отцов гнев молчанием – ровным, немигающим огнем презрения, который высасывал из комнаты весь кислород и превращал каждое его слово, каждое движение в полную чушь. В конце концов он со свистом вылетал из квартиры, оглушительно хлопая дверью, а когда несколько часов спустя возвращался, тихонько щелкнув замком, заходил домой так, будто ничего и не случилось: возьмет пива в холодильнике, совершенно спокойным тоном спросит, где его почта.

Из трех пустовавших наверху комнат я выбрал самую большую, у которой, будто в гостиничном номере, была собственная крошечная ванная. На полу – ковролин с плотным иссиня-стальным ворсом. На кровати – голый матрас, в ногах валяется запаянное в пластик постельное белье. “Перкаль-люкс”. “Скидка 20 %”. От стен исходит мягкий механический гул, будто жужжит фильтр в аквариуме. По телику в таких комнатах обычно убивали стюардесс или проституток.

Прислушиваясь к отцу и Ксандре, я уселся на матрас и положил обернутую в газету картину себе на колени. Даже закрывшись на замок, я все равно никак не решался развернуть картину – вдруг они поднимутся наверх, – но не смог справиться с желанием взглянуть на нее. Очень-очень аккуратно я подцепил ногтями липкую ленту за краешки и оторвал ее.

Полотно выскользнуло куда легче, чем я думал, и я еле сдержал возглас восхищения. В первый раз я видел картину в ярком дневном свете. В нагой комнате – сплошь белизна да гипсокартон – приглушенные цвета распахнулись, ожили, и несмотря на то, что поверхность полотна была слегка затуманена пылью, от нее пахнуло воздушностью, какая исходит от омытой светом стены против раскрытого окна. Поэтому, что ли, люди вроде миссис Свонсон так любили распространяться про особый свет в пустыне? Она обожала заливать про свою так называемую “вылазку” в Нью-Мексико – про широкие горизонты, пустые небеса, духовное просветление. И вправду, будто благодаря какой-то игре света, картина вдруг преобразилась – так, бывало, вид из окна маминой комнаты на мрачный зигзаг крыш с водными резервуарами вдруг на пару мгновений зазолотится, заискрит от вечернего предгрозового воздуха, какой бывает перед летним ливнем.