Стоя на тротуаре, я закурил, ожидая, когда Кристофер подгонит машину. День был солнечный, и я начал чувствовать себя гораздо лучше. Депрессия, которая мучила меня с тех пор, как я узнал об ударе Питера, похоже, проходила. Трудно объяснить, но я всегда чувствовал себя прекрасно, когда предстояло с кем-нибудь схватиться.

До этого момента я боролся лишь за то, чтобы не дать компании развалиться. Я никогда не расценивал Ронсона как серьезного противника, он не принадлежал к киноиндустрии и существовал как неизбежное зло, которое приходилось терпеть по необходимости, и, когда эта необходимость отпадала, следовало от него избавляться. Но сейчас, когда Фарбер проник в компанию, это уже задевало мои личные чувства. Это уже была борьба не за то, чтобы не дать развалиться компании, а за то, кто будет стоять в ее главе. Если Фарбер заинтересовался нашими акциями, значит, наши дела шли не так уж и плохо, ведь для него компания была лишь средством наживы. Теперь мне надо было как можно быстрее разгадать его планы и прижать к ногтю.

Лимузин подкатил к тротуару и остановился. Я сел в машину. Кристофер повернулся ко мне.

— В студию, мистер Джонни? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Сначала к мистеру Кесслеру.

Он кивнул головой, и машина тронулась с места. Я откинулся на сиденье. У меня еще будет время заехать на студию. Для меня будет гораздо лучше, если Ронсон и Фарбер объявят о своих планах, прежде чем я приступлю к работе. Когда я до них доберусь, то буду в курсе всех их дел и тогда смогу разрушить их планы. Я улыбнулся про себя. Трудно сказать, отчего у меня было так легко на душе. Как это можно объяснить? Но факт оставался фактом. Я чувствовал себя превосходно.

Медсестра вышла в коридор, мягко затворив за собой дверь. Она говорила тихим голосом, чтобы никого не потревожить в больнице.

— Можете зайти сейчас, мистер Эйдж, — сказала она. — Но ненадолго, он еще слишком слаб.

Я посмотрел на Дорис, которая тоже поднялась и направилась к двери.

Медсестра взяла ее за локоть.

— По одному, пожалуйста.

Дорис улыбнулась и отступила назад.

— Иди ты, Джонни, — сказала она. — Я уже видела его сегодня утром и знаю, что ему хочется повидаться с тобой.

Я осторожно закрыл за собой дверь. Питер лежал очень спокойно, и сначала я подумал, что он спит. Лицо его было бледным и осунувшимся, глаза глубоко запали. Наконец Питер медленно повернул голову и открыл глаза. Он улыбнулся.

— Джонни. — Его голос был слабым, но довольным.

Я подошел к кровати и встал в изголовье, глядя на Питера.

Он рассматривал меня. Несмотря на слабость, в его глазах появился огонек. Он с усилием шевельнул рукой.

— Джонни. — Голос его прозвучал громче, и в нем теперь явно слышалась радость.

Я взял его за руку и присел на стул рядом с кроватью. Его рука была исхудавшей, и я чувствовал кости, когда он двигал пальцами. Я еще не сказал ни слова.

— Джонни, я чувствую себя таким дураком, — сказал он, глядя мне прямо в глаза.

Во мне все перевернулось от этих слов.

— Не более, чем я, Питер. — В тишине палаты мой голос прозвучал особенно резко.

Он слабо улыбнулся.

— Похоже, мы тратим наши жизни на то, чтобы совершать ошибки, а остаток жизни на то, чтобы исправлять их.

Я ничего не ответил. Я только держал Питера за руки. Его глаза медленно закрылись, и я подумал, что он заснул. Я сидел тихо, боясь шевельнуться, чтобы не побеспокоить его. Его рука все еще была в моей. Я посмотрел на нее — под прозрачной кожей билась тонкая голубая жилка, и я не отрываясь смотрел на нее, в ней медленно пульсировала кровь.

Услышав его голос, я поднял глаза. Его вопрос удивил меня.

— Ну, как идут дела, Джонни? — спросил он, в его глазах загорелся интерес. На какое-то мгновение мне показалось, что это наш обычный разговор. Это был его любимый вопрос, он всегда начинал с него разговор, первый из трех вопросов. Второй и третий были такими: «как сборы» и «каков баланс в банке».

Неожиданно для себя я принялся рассказывать о продаже Джорджу десяти худших картин, о том, как Ронсон всеми силами старается получить миллион долларов у Фарбера, правда, я не указал причину, по которой расходились наши с Ронсоном взгляды. Пока я говорил, на его щеках появился румянец, и он снова стал похож на прежнего Питера. Он не перебивал меня, лишь внимательно слушал, а когда я закончил, глубоко вздохнул.

Я с тревогой посмотрел на него, боясь, что утомил его, но мои опасения оказались напрасными. Наоборот, казалось, что разговор о делах действовал лучше лекарств. Когда он заговорил, его голос заметно окреп.

— Да у них кишка тонка, Джонни, поверь мне, — сказал он со слабой улыбкой на губах. — Им все это казалось очень просто. Они думали, что все, что требуется, чтобы заработать деньги, это отснять несколько картин и подсчитать барыши. Но теперь, когда им придется самим этим заниматься, как нам приходилось много раз, они подожмут хвосты. Они теперь бегают как курицы, не зная, кто им может помочь. — Он повернул лицо ко мне. На его губах играла довольная улыбка, в глазах плясали искорки. — Они не смогут одолеть нас, Джонни, если мы сами не поможем им в этом. Однажды они запугали нас своими деньгами, но теперь-то мы совсем другие. В кинобизнесе деньги не играют такой уж большой роли, тут весь фокус в картинах, которые ты выпускаешь. Именно здесь мы их и прижмем к ногтю. Потому что мы можем делать фильмы, а они — нет.

Дверь в палату открылась, и вошла медсестра. С важным видом она подошла к кровати. Взяв Питера за руку, она пощупала его пульс и укоризненно взглянула на меня.

— Вам придется покинуть палату, мистер Эйдж. Мистеру Кесслеру надо немного отдохнуть.

Я улыбнулся Питеру и встал. Повернувшись, я направился к двери, и, прежде чем успел выйти, он позвал меня. Я обернулся.

— Приходи ко мне завтра, Джонни, — сказал он.

Я посмотрел на медсестру, она кивнула головой.

Я улыбнулся Питеру.

— Конечно, Питер, конечно. Я тебе расскажу, как идут дела.

Он улыбнулся мне в ответ.

Медсестра достала термометр и сунула Питеру в рот. «Сигара шла ему гораздо больше», — подумал я, выходя из палаты.

Дорис ждала меня в коридоре.

— Ну, как он? — спросила она.

Я улыбнулся.

— Ты знаешь, — ответил я, — похоже, он хочет вернуться к работе. — Я задумчиво прикурил и добавил: — Это не такая уж и плохая мысль. Нам обоим от этого будет только лучше.

Я все время не переставал думать о том, что не сказал Питеру самого главного, не сказал, как я к нему отношусь, не сказал о том, что нас связывает, то есть того, что люди чувствуют друг к другу, прожив вместе целую жизнь. Черт возьми, черт возьми, черт возьми! Неужели после многих лет, которые мы провели вместе, мы могли говорить только об одном — о компании «Магнум Пикчерс»?