Сушняка по берегам было великое множество.

Вскоре весело затрещал костер, закипел в котле густой гороховый суп с кусочками копченого мяса. Решив побаловать мужчин, Лена заварила клюквенный кисель и поставила его охлаждаться в ручей.

Солнце припекало почти по-летнему. Мужчины, раздевшись до пояса, занимались вьюками. Вытряхнув содержимое, они развесили по кустам спальники, палатку, одежду. Все было волглое, влажное от утреннего тумана и многократного соприкосновения со снегом.

Улучив минуту, Лена подхватила брезентовое ведро и шагнула в глубь ивняка, покрывающего берега реки. Перескакивая с камня на камень, она отходила все дальше и дальше, пока фигуры мужчин не скрылись из виду. Торопливо раздевшись, зачерпнула ведром воду и вылила на себя. От ледяной воды у нее на миг перехватило дыхание. Она глотнула воздух открытым ртом, но тут же взбудораженная кровь ринулась по сосудам, усталость смыло потоком живительных струй. Лена закинула руки за голову и засмеялась от удовольствия, чувствуя, как кожа вновь обретает свежесть, а каждая клеточка тела словно расправляется, впитывая в себя солнечный свет.

Такой ее и увидел Алексей. Напуганные исчезновением девушки, они с Рогдаем бросились на ее поиски. Прижав собаку к себе, он присел за большим валуном, не в силах упустить представшее перед ним зрелище. Только сейчас он понял, что впервые видит ее обнаженной при свете дня. Девушка стояла к нему спиной. Его ладони помнили изящные изгибы ее тела, узкую талию и стройные высокие бедра. Теперь он смог воочию убедиться, что ночные сумерки скрывали от него прекрасное молодое тело, подобного которому ему еще не приходилось видеть. Она грациозно переступала на камнях длинными стройными ногами, маленькие ягодицы слегка подрагивали от ее движений. Лена стояла, подставив лицо теплым лучам. Не меняя позы, она сделала пару шажков и повернулась.

Алексей тихо застонал, как от мучительной боли, и уткнулся лицом в густую собачью шерсть. Рогдай недоуменно косил на него карим глазом: почему его не пускают к хозяйке? Алексей с трудом сдерживал себя. Он ощущал непреодолимый стыд от того, что подглядывает за женщиной. Но выйти из укрытия было равнозначно смерти. Только-только наладились их отношения, и обнаружить себя означало порвать их навсегда. В этом он не сомневался, но и не смотреть не мог. Застежка на джинсах больно впилась в возбужденную плоть, глухая боль сжала поясницу, растеклась по ногам. Но прекрасное видение продолжало мучить его. Упругая грудь, увенчанная розовыми сосками, плоский ровный живот и темный холмик в его основании так и требовали мужской ласки, страстных объятий и необузданных поцелуев. Лена провела руками по груди, округлым бедрам, словно стряхивая остатки влаги. Нагнувшись, потянулась за одеждой. Буйная фантазия Алексея сразу представила, на взгляд обывателя, весьма неприличную картинку. Он будто наяву ощутил трепещущее податливое тело, восхитительно упругое, жаждущее откровенных и бесстыдных ласк… В это время Рогдай с визгом вырвался из его рук и бросился навстречу уже успевшей одеться хозяйке.

— Ах ты негодник, все-таки выследил меня, — пожурила его Лена, — нет от тебя спасения!

Они прошли мимо. Алексей, отсиживаясь за камнем, еще минут пять не мог прийти в себя. Придется сегодня спать на свежем воздухе. Еще одна ночь рядом с ней в палатке, и он возьмет ее на глазах у отца.

В лагере Лена подозрительно посмотрела на него: отец сказал, что Ковалев отправился на ее поиски вместе с Рогдаем. Но безмятежное выражение лица Алексея, а главное, его появление с совершенно противоположной стороны успокоили ее.

Лошади паслись на небольшой поляне, густо покрытой молодой зеленью. После обеда решили передохнуть часок. Если верить карте, до прииска оставалось километров пять-шесть пути вдоль полотна старой узкоколейки. Так что ночевать они должны уже в поселке.

Мужчины, захватив удочки, спустились к реке. За час наловили более полусотни крупных хариусов. Бережно уложили в котелок, пересыпали солью.

— Завтра уже будем пробовать, — пообещал Алексей.

Пока мужчины рыбачили, Лена достала блокнот, записала события минувшего и сегодняшнего дней, старательно избегая изложения бесед с Алексеем. Их отношения внешне выглядели вполне дружескими, но она постоянно испытывала нервозность и тревогу. Вдруг среди гальки блеснуло что-то синее — маленький потускневший кусочек изоляции, неизвестно кем и когда занесенный в эти безлюдные места.

И сразу же память вернула ее в жуткое утро: черное от ожогов, полубезумное от боли лицо Абсолюта вновь встало у нее перед глазами. Она обхватила голову руками: не может быть, чтобы она ошиблась!

Слишком уж яркая и запоминающаяся вещица, втоптанная в грязь, лежала рядом с головой старика.

Неужели кто-то побывал там сразу же после нее? А если он таился где-то поблизости? Чувствовала же она чей-то пристальный взгляд, и Рогдай вел себя странно.

Лена напряглась, какое-то неясное воспоминание возникло вдруг в ее сознании, слишком расплывчатое, ускользающее, слабый намек на реальные события. Где-то она уже видела этот брелок — мельком, краем глаза, успев зафиксировать лишь его необыкновенную яркость. Принялась перебирать всех знакомых, но память, расщедрившись на подсказку, не собиралась полностью открывать тайные завесы. Голова заболела от напряжения, вполне возможно, что у нее проснулась так называемая «ложная память» и на самом деле до этого она ничего подобного не видела. Лена тяжело вздохнула: свой долг она исполнила, о брелоке рассказала. Теперь уже дело милиции искать преступников, замучивших старика.

Солнце уже преодолело половину своего дневного пути, и караван снова принялся отмерять километры, теперь уже последние. Высокие белые тучи вдруг стали наливаться синевой, опускаться ниже и ниже, сдавливая горизонт и угрожая проливным дождем. Быстрым шагом люди двигались по неширокому распадку.

Он густо порос ивняком, только в самом центре белела дорожка, на диво ровная, каменистая, с пологими закруглениями, слегка приподнятая над днищем ущелья. Это было старое полотно узкоколейки. Построенная более шестидесяти лет назад на костях заключенных, сейчас она пришла в полную негодность. За тридцать с лишним лет после закрытия прииска шпалы превратились в труху, проржавели насквозь рельсы, и осталась только насыпь — творение рук зэковских. Более двух десятков лет возили по ней в отвал отработанную и пустую породу. Ходил здесь смешной паровозик, он тонко гудел на поворотах, обдавая жидким паром кусты, распугивая зверей. Много породы он вывез в отвал… Но пришли другие времена, исчерпала себя золотоносная жила, поуменьшилось количество заключенных, и не стала нужна таежная узкоколейная железная дорога. Природа с удивительной поспешностью стала залечивать раны. Распадок покрылся еще более дикой тайгой, нетронутыми остались только три приметы: вырубленный пихтарник по склонам гор (тысячи кубометров леса сгорели в топках паровозика и двух локомобилей, обеспечивающих энергией шахту, поселок и, главное, обогатительную фабрику), все более сужающаяся дорожка вдоль насыпи со следами от сгнивших шпал да скелеты трех чугунных монстров, застрявших навечно в чаще кедровой поросли.