Человек пятнадцать на тридцать квадратных метров. Половина из них обкурены, обколоты в умат, глаза как у инопланетян, зрачки на всю радужку. Вот один такой и выкинул девчонку из окна, когда дверь ломать начали. Те, кто не в умате, все равно на нормальных людей не похожи. Мужики, бабы — голые, потные, мокрые какие-то, мужики волосатые к тому же от шеи до пяток, будто их специально подбирали… Хотя нет, было несколько обычных, только они погоды не делали. Вонь стоит какая-то звериная. Жратва, выпивка, блюдца с порошком, плюшки голландские с дурью — все на полу свалено. Тут же они и трахаются и блюют. Все друг у друга на виду.

В ванной забаррикадировалось несколько человек, один орет на ломаном русском, что у него оружие, что будет валить всех подряд через дверь — я вас не зиваль, орет, пошель нах, епмать!

Те самые сержанты-омоновцы схватили свою кувалду, так вломили по двери, что она разлетелась вдребезги. Вытащили всех, и этого «епмать» тоже. У него и в самом деле «макар» был, не выпустил его, даже когда ему отмыком ключицу перебило и челюсть и зубы наружу посыпались. Успел выстрелить дважды, но попал в кого-то из своих. Это и был Айзиков Ахмед Борзоевич.

— Твой? Точно? — крикнул Лешему старлей, коленом вжимая Айзикова в пол — скованного наручниками, рычащего и брыкающегося, сопротивляющегося так, будто и не существует для него ни боли, ни поражений, ничего.

— Он, — сказал Леший. — Точно.

— Особого ухода требует, с-скотина! — Симонов рассмеялся.

Он был доволен. В один вечер его группа столько говна наковыряла, что одними только благодарностями начальство теперь не обойдется: и внеочередные звезды светят, а может, и награды…

Леший ходил по квартире, не зная толком, куда ему теперь приткнуться. Дело сделано. Вчерашнее нападение, конечно, не докажут, а вот за сегодняшнее вооруженное сопротивление Ресничку этого Борзоевича, скорее всего, упекут лет на семь-восемь. А может пять. Или даже три, кто знает. И то, если где-то там, в длинной цепочке правосудия, не окажется слабого, прогнившего звена, которое враз обессмыслит всю эту грязную, вредную и трудную работу. Которую Леший по-прежнему не любил. Умом понимал, но душой терпеть не мог. Даже если это личное… Ну, или почти личное.

Он смотрел на весь этот зверинец, на девок этих, плачущих, жалких, смотрел и думал почему-то про Пулю. Не шла она у него из головы. Как знать, не вступись он за нее вчера, Ресничка сумел бы, наверное, додавить, запугать, избить, в конце концов… И сделать так, чтобы Пуля, чистенькая и нежная красавица, была одной из этих. Обкуренная, обтраханная, с жуткими глазами без радужки.

И в самом деле, в передней он заметил несколько девчонок-малолеток. Перед группой вдруг встала задача, как переместить всю эту голую публику в зарешеченный автобус — одевать их некогда, не с руки, да и непонятно с этим шмотьем, где оно чье, а в таком первозданном виде вести их через двор уж точно нельзя. Ну, и эти малолетки, как самые трезвые (и даже частично одетые), помогали омоновцам искать всякое постельное белье по шкафам — простыни, пододеяльники, наволочки и полотенца, — и укутывать в них своих, так сказать, сотоварищей по отдыху. Прямо древние римляне получались, которых центурионы выводят из жарких терм…

Малолетки эти шустро так управлялись, деловито, просто загляденье. Не по-детски деловито, по-взрослому. Маленькие женщины. И у Лешего будто глаза открылись: это же Эльза и Инга, брюнетка и блондинка. Две лилипутки из эскорт-агентства. Вспомнил и квартирку их кукольную в Китай-городе, и бар со сладкими ликерами и шампанским, и унитаз с детским сиденьем, все вспомнил. И как они выручили тогда их с Хорем… Хотя и не за бесплатно, конечно, но здорово выручили…

Постоял, подумал, как быть. Подошел к старшему группы.

— Слышь, Симонов, я этих двоих заберу, — он незаметно кивнул на Эльзу и Ингу. — Похожи они на одних моих знакомых. Ну, родственницы вроде как… Поговорить надо.

Старлей даже глаза выпучил от удивления.

— Ты охилел, что ли, майор? Их надо в ИДН[34]вести, документировать, а потом в спецшколу[35]направлять! Освобождение малолеток — это нам большой плюс!

— Да они не малолетки, — сказал Леший. — Им за тридцать, наверное. Это лилипутки.

— Ты охилел, — повторил старлей. — Я пойду посмотрю.

— Не надо.

— Никогда не видел лилипуток. За тридцать, говоришь? Родственницы? Охилеть. Они ванные какие-то специальные принимают, что ли?

— Я спрошу, — пообещал Леший.

Они его не узнали. Обе были под кокаином, Эльза к тому же без настроения.

— Какой Леший? Отвали. Еще один большой человек с большим х…м. Да еще мент.

— Но он хотя бы симпатичный, — заметила Инга.

— Я не снимать вас пришел, — сказал Леший. — Хотите выбраться отсюда? Оденьтесь и пошли со мной, поговорим.

— А вас там много? — поинтересовалась Эльза, настроенная, как всегда, скептически.

Когда подошли к автоматчикам на выходе, те хмуро заступили дорогу. Леший окликнул Симонова — тот подал знак своим: хиль с ними, пусть идут, пропустите. И пальцем сделал Лешему, мол, смотри. А когда вышли за оцепление во двор, Инга вдруг сказала:

— Во, вспомнила. Они плинтус меняли на кухне. Двое. Весь стульчак в туалете обоссали.

Леший хмыкнул. В общем-то, не только плинтус, но и полы перестелили, и электропроводку заземлили, и всю сантехнику привели в рабочий вид. И много еще чего по мелочи.

— Так бы и говорил, что обоссали, — сказала Эльза. — Это и я помню. А то: Леший я, Леший… Будто он король брунейский. А дружок твой где? Он, помнится, повеселее как-то был, помордастее.

— Дружок мой далеко, — сказал Леший.

— Он тоже в менты подался? Или вы с самого начала «конторские», только прикидывались?

— Во, пристала к человеку, — пискнула Инга. — Он нам, может, помочь хочет, а ты цепляешься…

— Помочь — это другое дело, — сказала Эльза. — Даже от ментов польза бывает, я сама слышала…

Леший усадил их на скамейке в соседнем дворе, угостил сигаретами, закурил сам.

— Ну, и что вы в этой гнилой дыре забыли? — повел он воспитательную работу. — Вляпались по самое не могу: «чернота» какая-то криминальная, наркотики, оружие, да еще труп впридачу. Надо же головой немного думать, не только одним местом. Раньше у вас клиенты поприличнее были, насколько помню.

— Воспитывает, — сказала Инга. — А мне нравится.

— Ага. Ты б на себя посмотрел, когда приперся к нам тогда, — мрачно отозвалась Эльза. — От тебя еще и воняло, как из этой, как она называется…