— Я не уверен, что не сделал ошибки, пытаясь соблазнить его новым браком. Он стал очень разборчивым в выборе жен. Дочь какого-то Октавия недостаточно хороша для него. Во всяком случае, я прочел это между строк. Наверное, мне надо было сказать прямо, но я вообразил, будто он поймет сам, что, как только младшая Октавия достигнет брачного возраста, я выдерну из-под него первую Октавию и заменю второй. Хотя и первая очень ему подошла бы. Не из Юлиев, но воспитана Юлиями. Это в ней видно, Бальб.

— Сомневаюсь, что аристократичность манер действует на Помпея так же эффективно, как родословная, — чуть улыбаясь, сказал Бальб.

— Интересно, на кого он нацелился.

— Потому-то я и приехал в Равенну, Цезарь. Птичка, севшая мне на плечо, прочирикала, что boni помахивают у него перед носом подолом вдовы Публия Красса.

Цезарь резко выпрямился.

— Дерьмо!

Через мгновение он успокоился и покачал головой.

— Метелл Сципион не допустит этого, Бальб. Кроме того, я знаю эту гордячку. Она не Юлия. Я сомневаюсь, что она разрешит Помпею даже дотронуться до края ее подола, не говоря уже о том, чтобы его задрать.

— Одна из проблем, связанных с твоим восхождением на римский Олимп, несмотря на все попытки boni тебе помешать, состоит в том, что их отчаяние достигло той степени, когда они готовы использовать Помпея точно так же, как используешь его ты. А каким образом они могут склонить его на свою сторону? Естественно, через брак, и такой звездный, что он исполнится благодарности к ним. Отдать ему Корнелию Метеллу — значит буквально пустить его в свои ряды. Помпей посчитает этот брак подтверждением от boni, что он действительно Первый Человек в Риме.

— То есть ты думаешь, что это возможно?

— О да. Корнелия рассудительна. Если она решит, что подобная жертва необходима, то пойдет на заклание столь же охотно, как и авлидская Ифигения.

— Но не по той же причине.

— И да, и нет. Сомневаюсь, что какой-либо мужчина сумеет ответить запросам Корнелии в большей степени, чем ее отец, а Метелл Сципион несколько смахивает на Агамемнона. Корнелия влюблена в свою собственную аристократичность настолько, что не поверит, что супружество с каким-то пиценским Помпеем сможет как-нибудь отозваться на ней.

— Тогда, — решительно сказал Цезарь, — в этом году я за Альпы не двинусь. Мне нужно понаблюдать за Римом. — Он стиснул зубы. — Куда девалась моя удача? Семья, знаменитая производством девиц, не может предоставить мне ни одной.

— Не это поддерживает тебя, Цезарь, — твердо сказал Бальб. — Ты выстоишь.

— Я так понимаю, что Цицерон скоро будет в Равенне?

— Очень скоро.

— Прекрасно. Молодой и талантливый Целий не должен растрачиваться на таких, как Милон.

— Которому никогда не стать консулом.

— Ибо за ним стоят Катон и Бибул.

После ухода Бальба Цезарь выбросил Рим из головы. Мысли его обратились к Сирии, к потере семи римских орлов, без сомнения теперь украшающих залы дворца в Экбатане, теша спесь его обитателей. Необходимо было их отобрать, а это означало войну с Ородом. И может быть, с Артаваздом. Ознакомление с письмом Гая Кассия подсознательно сосредоточило его на восточных делах. Он постоянно держал их в уме, разрабатывая стратегию завоевания могущественной империи через победу над двумя сильными армиями. Лукулл в Тигранокерте показал, что это возможно. А потом проиграл. Вернее сказать, позволил Публию Клодию проиграть. По крайней мере, хоть с этим теперь все в порядке. Публий Клодий мертв. Его больше нет. «А в моей армии никогда не будет никаких Клодиев. В ней будут Децим Брут, Гай Требоний, Гай Фабий, Тит Секстий. Все они замечательные ребята. Они знают меня, понимают меня. Они способны и лидировать, и подчиняться. Не то что Тит Лабиен. Я не возьму его в парфянский поход. Он доиграет свою роль в Галлии, но после этого я с ним покончу».

Объединение Длинноволосой Галлии было весьма трудной работой, но Цезарь хорошо знал, как это делать. И неуклонно пытался установить добрые отношения с как можно большим числом галльских вождей. Он хотел, во-первых, чтобы галлы почувствовали, что они сами будут определять свое будущее, а во-вторых, чтобы в них зародилась признательность Риму. Но он не делал ставки на таких, как Аккон или Верцингеториг. Нет, он надеялся на таких, как Коммий и Вертикон, убежденных, что лучший способ сохранить галльские обычаи и традиции — это спрятаться за римским щитом. Коммий, правда, мечтал сделаться единовластным правителем белгов — и пусть. Это не страшно, это можно позволить. Это в конце концов превратит белгов в единый народ, подчиняющийся преданному Риму царю. А у Рима прекрасные отношения с такими царями.

Но Тит Лабиен не был ни мыслителем, ни политиком. И ненавидел Коммия за то, что Коммий связан с Цезарем напрямую, а не через него.

Зная об этом, Цезарь старался не сводить Лабиена и царя атребатов. Но пока Гиртий спешно не прибыл к нему из Дальней Галлии, Цезарь не понимал, почему Лабиен попросил откомандировать к нему на зиму Гая Волусена Квадрата, военного трибуна достаточно высокого происхождения, чтобы занять место префекта.

— Волусен, как и Лабиен, ненавидит Коммия, — сказал Гиртий устало.

— Волусен ненавидит Коммия? Почему? — нахмурился Цезарь.

— После второго похода в Британию, полагаю. Обычное дело. Им обоим понравилась одна женщина.

— Она отвергла Волусена и предпочла ему Коммия?

— Именно. А почему бы и нет? Она уже находилась у Коммия под защитой. Я помню ее. Симпатичное создание.

— Иногда, — вздохнув, сказал Цезарь, — мне страстно хочется, чтобы мы, мужчины, сбежали от женщин куда-нибудь отдохнуть. Женщины только усложняют нам жизнь.

— Подозреваю, что женщины думают о нас то же самое, — с улыбкой откликнулся Гиртий.

— Да, но подобные философские сентенции не помогут нам выяснить, зачем Лабиену понадобился Волусен. Продолжай.

— Лабиен сообщил мне в письме, что Коммий подстрекает людей к мятежу.

— И это все? Без каких-либо подробностей?

— Он намекнул, что Коммий интригует с менапиями, нервиями и эбуронами.

— От этих племен почти ничего не осталось.

— И что он заигрывает с Амбиоригом.

— Это уже кое-что. Но я бы предположил, что Коммий просто прощупывает противника. Амбиориг скорее угроза его мечте стать великим царем белгов, чем опора и помощь.

— Согласен. Вот почему я и почуял запах гнилой рыбы. Длительное знакомство с Коммием убедило меня, что он очень хорошо знает, кто ему истинный друг. И это ты.

— Что еще?

— Если бы Лабиен больше ничего не прибавил, я бы остался в Самаробриве, — сказал Гиртий. — Но свое по обыкновению очень коротенькое письмецо он завершил фразой, вызвавшей у меня желание ознакомиться с обстановкой на месте.