Архаичность тактической доктрины своей пехоты Великобритания отчасти могла компенсировать лишь за счет отличной выучки солдатского и унтер-офицерского состава на индивидуальном уровне, а также с помощью широкомасштабного перевооружения на новые образцы стрелкового оружия.

Благодаря огромным финансово-экономическим возможностям Великобритании, а также за счет относительно небольшой численности британской экспедиционной армии, ее насыщенность современным нарезным стрелковым оружием была выше, чем у французской. Четыре из пяти высадившихся в Крыму английских дивизий были вооружены 18-миллиметровым нарезным ружьем системы Минье образца 1851 г. Лишь в дивизии генерала Д. Каткарта пять из шести пехотных батальонов были вооружены 19-миллиметровым гладкоствольным капсюльным ружьем образца 1842 г.[662] Если русские и французские гладкоствольные ружья времен Крымской войны были техническим развитием знаменитого Шарлевильского мушкета образца 1777 г., то английское ружье образца 1842 г. было наследником Браун-Бесса – не менее известного мушкета 1730-х гг.

Зимой 1855 г. британская армия под Севастополем в больших количествах начала получать еще более современные ружья системы Энфилда образца 1853 г. под пулю системы Притчетта. В отличие от 18-миллиметрового ружья Минье, винтовка Энфилда была значительно облегчена за счет уменьшения калибра до 14,7 мм[663]. В августе 1855 г., к моменту падения Севастополя, 20 батальонов британской армии в Крыму имели на вооружении Энфилды, а 29 батальонов оставались с винтовками системы Минье[664].

Если абсолютная эффективность практически любого вооружения по ходу технического прогресса естественным образом растет, то его относительная эффективность от поколения к поколению, напротив, снижается. Собственно, именно это подразумевал, к примеру, русский военный мыслитель А. А. Керсновский, когда напоминал, что в 1812 г. на Бородинском поле 100000 чел. пало с обеих сторон за каких-нибудь восемь часов, тогда как под Верденом в 1916 г. – 700000 чел., но за восемь месяцев[665]. «Новая техника, – доказывал Керсновский, – влечет за собой не новую тактику, а всего лишь новые тактические навыки. Тактика может измениться коренным образом от причин, совершенно не зависящих от техники (например, при переходе вербовочных армий на систему вооруженных народов). Природа тактики совершенно не должна измениться от технических условий, ибо она лежит вне досягаемости техники, будучи производной величиной военной доктрины»[666].

Взаимосвязь техники и тактики имела, таким образом, нелинейный характер. В середине XIX в. спор о сравнительной важности дальнобойности и скорострельности стрелкового оружия еще не получил окончательного разрешения. В 1813 г. в битве при Виттории, где британская пехота вела огонь из гладкоствольных кремневых мушкетов Браун-Бесс, лишь 1 пуля из 459 поражала цель, в битвах на Альме и при Инкермане в 1854 г., где она же использовала нарезные винтовки Минье, в цель попадала уже 1 пуля из 16[667]. Однако скорострельность винтовок Минье составляла 2 выстрела в минуту против 3 выстрелов в минуту у старых гладкоствольных ружей[668], что обуславливало более высокую эффективность последних в ближнем бою. Поэтому в битве при Инкермане результаты боевой работы 4-й пехотной дивизии генерала Д. Каткарта, вооруженной преимущественно гладкоствольными ружьями образца 1842 г., были не хуже, чем у остальной британской пехоты, стрелявшей из нарезных винтовок Минье.

«Еще до окончания Крымской войны, – писал британский военный историк П. Грифит, – возникли подозрения, что «Chasseurs a Pied» (пешие егеря. – А.К.) были чем-то вроде фанатической секты на периферии действительного тактического спора. С полей сражений стали приходить убедительные свидетельства, которые наводили на мысль, что требования по части точности огня на большой дистанции фактически не возникало, и даже если бы такие требования возникли, нарезное ружье не могло ему соответствовать на необходимом уровне. В Итальянской войне 1859 года французы нанесли поражение вооруженным нарезным оружием австрийцам не благодаря дальнобойной стрельбе, а с помощью энергичного огня и стремительных штыковых атак в ближнем бою. Егеря скорее использовались как элитные ударные отряды, нежели в качестве застрельщиков, и в целом тактика уповала на небольшие колонны, взаимодействовавшие на относительно ограниченном пространстве с узкими секторами ведения огня. Они не выглядели бы неуместными в Итальянской кампании Бонапарта в 1796–1797 гг.»[669]

Вооружение русской пехоты на Крымском театре военных действий в целом, конечно, уступало вооружению союзников, хотя их превосходство едва ли было решающим. Основная масса русской, так же как и французской, пехоты вооружалась в начале 1850-х гг. гладкоствольными ударными, то есть капсюльными, ружьями. Ружье образца 1845 г. калибром 18,03 мм и его незначительная модификация образца 1852 г. позволяли вести прицельный огонь сферической пулей на дистанции примерно 300 шагов. В 1855 г. в русской армии начали распространяться полукруглые пули, созданные по образцу трофейных французских пуль системы Нейсслера[670], которые увеличивали дальность прицельного огня гладкоствольных ружей до 600 шагов.

Также в русской армии постепенно увеличивалось и число пехотинцев, вооруженных нарезными штуцерами. Помимо отдельных стрелковых батальонов корпусного подчинения, к 1854 г. каждый пехотный батальон насчитывал 26 солдат со штуцерами. К осени 1855 г. 26 солдат со штуцерами приходилось уже на каждую роту[671]. Основным вооружением русских стрелков был нарезной так называемый Литтихский штуцер образца 1843 г. калибром 17,78 мм, заряжавшийся пулей системы Куликовского. Реже использовались штуцера системы Гартунга и Эрнрота. Нарезное оружие русской армии имело эффективную дальность 1200 шагов и по тактико-техническим характеристикам примерно соответствовало французскому штуцеру системы Тувенена. Однако новейшим винтовкам Минье и Энфилда оно уступало – в первую очередь по удобству заряжения.