Когда я подставил лицо под текущую воду, зазвонил телефон. Через несколько секунд послышалось топанье ног, и Мехтаб окликнула меня через дверь:

– Это Зейнаб. Возьми трубку.

Где-то вдалеке в трубке потрескивало. Звук был как сквозь толщу океана.

– О Гассан! Они так тобой гордились бы. Папа, и мама, и бабушка. Представляешь? Три звезды «Мишлен»!

Я попытался сменить тему, но она и слушать не желала. Пришлось рассказать ей все подробно.

– Удай хочет сказать тебе что-то.

В трубке загудел баритон Удая.

– Потрясающие новости, Гассан. Мы ужасно тобой гордимся. Поздравляем!

Муж Зейнаб. Удай Джоши.

Нет, не тот бомбейский ресторатор, который так бесил моего отца.

Его сын.

В Мумбае только и говорили, что об Удае и Зейнаб. Они превратили старый ресторан «Хайдарабад» в модный отель с бутиками и сеть ресторанов. Типичный мумбайский шик. Оказалось в итоге, что из всех нас именно маленькая Зейнаб была больше всех похожа на отца. Основательница империи. Всегда увлеченная большими планами, только более сведущая.

Я вспомнил о том времени, когда поженились Удай и Зейнаб, незадолго до папиной смерти. Когда папа и Удай Джоши-старший наконец встретились на свадьбе, вначале оба чувствовали себя очень неловко. Папа слишком много говорил и хвастал, а старик Джоши скучал, горбился и сжимал рукоять своей трости. Но потом оба престарелых отца, два царственных павлина, позировали вместе фотографу из «Привет, Бомбей!» для снимка на развороте и статьи, которая заняла в итоге пять страниц популярного журнала. После этого старики оба смягчились и проговорили до поздней ночи.

Когда мы с папой встретились позже, он сказал:

– Этот старый павлин… Я выгляжу гораздо лучше его, правда? Как думаешь? Он совсем дряхлый.

Я помню, как стоял вместе с папой поздно ночью, когда торжество было в самом разгаре. Увешанный украшениями слон нес на себе новобрачных, выступая по газону. Слуги в белых кителях, высоко поднимая подносы, уставленные бокалами шампанского, умело лавировали между гостями, блиставшими драгоценностями. Приглашенных было тысяча двести человек. В центре главной палатки стояла серебряная миска с белужьей икрой. Политики подходили к ней, активно орудуя локтями, и накладывали себе икру прямо половниками – по две тысячи долларов за порцию.

А мы с папой просто смотрели, стоя в сторонке, в тени, под гирляндой из маленьких лампочек, и ели кулфи, индийское мороженое, из простых глиняных мисочек. Я помню вкус холодного крема из отбеленного миндаля и то, как мы дивились на изумрудные серьги одной женщины.

– Крупные, как сливы, – все повторял папа. – Как сливы.

Муж Зейнаб сказал мне по телефону:

– Мы должны поговорить о деле. У нас с Зейнаб есть для тебя деловое предложение, которое, возможно, тебя заинтересует. Пора начать открывать в Индии французские рестораны. Тут крутится куча денег. У нас уже есть необходимое финансирование.

– Да-да. Давайте выделим время и поговорим. Но не сегодня. Давайте поговорим на следующей неделе.

– Обед он ест очень легкий или вообще не обедает, но всегда ест поздно ночью, когда придет с работы, – рассказывала Мехтаб Маргарите, когда я вернулся на кухню. – Это помогает ему расслабиться. И обычно он пьет чай с мятой. С ложечкой гарам-масала. Или иногда немного моих овощей. И газированную воду.

– А, я знаю эти слойки.

– Они, конечно, не из кондитерской. Я их делаю сама по рецепту вашей старой наставницы. Паста из фисташек, а в глазури немного ванильной эссенции. Попробуй.

– Лучше, чем у мадам Маллори, я думаю. И точно лучше, чем у меня.

Моя сестра так покраснела от удовольствия, что отвернулась к раковине, чтобы скрыть смущение. Я не выдержал и улыбнулся.

– Мехтаб, еще кто-нибудь звонил?

– Умар. Он собирается привезти всю семью на прием в честь твоей третьей звезды.

Умар по-прежнему жил в Люмьере и был гордым владельцем двух местных отделений «Тотал гараж». У него еще было четверо отличных мальчишек, и второй из них в следующем году должен был приехать в Париж, чтобы поступить ко мне на кухню «Бешеной собаки». Остальных Хаджи разбросало по всему земному шару. Мои младшие братья, эти разбойники, оба непоседы, годами ездили по разным странам. Мухтар разрабатывал теперь программное обеспечение для мобильных телефонов в Хельсинки. Араш преподавал юриспруденцию в Нью-Йорке, в Колумбийском университете.

– Надо завтра позвонить всем братьям, Гассан.

– Конечно, – сказала Маргарита, слегка коснувшись моего локтя, – надо, чтобы они узнали эту фантастическую новость именно от тебя.

Умар, продолжала рассказывать моя сестра, сказал, что узнает, сможет ли приехать дядя Майюр, но не был уверен, что в доме престарелых ему разрешат отправиться в Париж, потому что в последнее время ему стали отказывать ноги. Мы никак не думали, что дядя Майюр проживет дольше всех. Ему теперь было восемьдесят три. Но если вспомнить, дядя Майюр никогда ни о чем не волновался, всегда был спокоен, возможно, потому что тетя волновалась за них обоих.

Мехтаб провела рукой по волосам.

– А ты как думаешь, Маргарита? Кого еще из друзей Гассана нам пригласить? Как насчет того странного мясника, у которого все эти лавки… тот, у которого шато в Сент-Этьене?

– Ах, боже мой! Гессман. Он такая скотина…

– Ага. Я тоже так думаю. Никогда не могла понять, что Гассан в нем нашел.

– Занесите его в список! – сказал я. – Это мой друг, и я хочу его позвать.

Обе женщины посмотрели на меня. Сморгнули.

– А что ты думаешь о бухгалтерше? Эта, нервная, Максин. Знаешь, я думаю, она влюблена в Гассана.

Я предоставил этим интриганкам и сплетницам дальше планировать мою вечеринку, а сам принялся бродить по комнатам, не находя себе покоя, как если бы у меня оставалось какое-то неоконченное дело, но я не мог вспомнить, какое именно.

Я открыл дверь в кабинет.

Мехтаб положила мне на стол экземпляр «Франс суар».

И тут я понял. Я сел за стол, взял ножницы и аккуратно вырезал статью с третьей страницы. Я вставил вырезку в деревянную рамочку, наклонился и повесил объявление о присвоении мне третьей звезды на стену.

На то самое место, томительно пустовавшее на протяжении стольких поколений.

Все писатели, в особенности те из них, кто учился на журналиста или был им в прошлом, зачастую намеренно создают такое впечатление, будто они знают гораздо больше, чем им известно в действительности. Я стремился окружить себя аурой мудрости, умело подворовывая тут и там у моих более осведомленных и опытных товарищей факт-другой и выдавая плоды их проницательности за свои. Количество людей, которые внесли свой вклад в улучшение этого труда и придание ему достоверности, слишком велико, чтобы перечислить и поблагодарить здесь их всех. Поэтому я надеюсь, что вы терпеливо отнесетесь к тому, что я поблагодарю лишь тех, кто сыграл ключевую роль в работе над книгой и внес в «Путь длиной в сто шагов» самый значительный вклад.