По словам Кароль и Даниэля, накануне она обедала с ними, потом пожаловалась на усталость, в половине десятого ушла к себе и легла в постель. Она не казалась ни подавленной, ни озабоченной. Утром Мерседес хотела войти в ее комнату, но дверь была заперта. Франсуаза не отвечала на стук, позвали консьержа, и он взломал замок. Филипп был в Лондоне, его ждали дней через пять. За это время, размышляла Мадлен, все образуется… Не уляжется только отчаяние Франсуазы. И как она, такая религиозная, решилась на самоубийство? Отвращение, которое внушала ей связь Жан-Марка и Кароль, не могло объяснить этот безумный шаг. Тут виновато другое чувство, более сильное. Но какое? Разочарование в любви? Патрик? Преподаватель русского языка?.. Не может быть, совсем недавно они с Франсуазой говорили о нем: похоже было, что она слегка увлечена Козловым, но не больше…

— Ах, как долго! — вырвалось у Мадлен. — Надеюсь, сегодня нас впустят к ней.

— Не думаю, — сказал Жан-Марк. — Когда явился доктор Мопель, она уже умирала. Он немедленно вызвал реаниматора, доктора Коруса, и тот потребовал, чтобы ее поместили сюда. Она до сих пор дышит с помощью аппарата, ей делают уколы стрихнина и других возбуждающих средств, но сознание не возвращается…

Даниэль обернулся. Он был бледен, губы его дрожали. Мадлен испугалась, что он сейчас закричит, но Даниэль сдержался и опустил глаза.

— Доктор Мопель был на редкость внимателен! — произнесла Кароль своим мелодичным голосом. — К сожалению, ему пришлось уехать, теперь Франсуазой занимается доктор Корус. Он тоже прекрасный специалист! Молодой, энергичный…

Светские интонации Кароль раздражали Мадлен, она достала из сумки сигарету и сунула ее в рот. Жан-Марк щелкнул зажигалкой. Мадлен прикурила и затянулась едким дымом, в упор глядя на племянника. В глубине его темно-синих глаз она увидела растерянность, страдание, мольбу. Жан-Марк был в полном смятении. Даже если сестра о нем и не думала, решаясь на самоубийство, он все равно чувствовал себя виноватым. Выпрямившись, Жан-Марк спрятал зажигалку в карман. Кароль не шевелилась. Трудно представить себе, что между ними что-то есть. Кароль уже начинает едва приметно увядать, у нее усталые веки, кожа на шее чуть дряблая, рот зрелой, опытной женщины. А Жан-Марк сама юность. «Чувствительный, нервный, избалованный мальчишка, с нежной и ранимой душой. И рядом с ним циничная, себялюбивая кокетка, которая держит его в узде. Он и пикнуть не смеет. Сейчас ему стыдно, потому что он увидел осуждение в моих глазах. Да нет, наплевать ему. Просто потрясен несчастьем, которое произошло с сестрой. Но это пройдет. У молодых короткая память, их раны быстро заживают». Мадлен откинулась на спинку стула. Тишина этого светло-зеленого зала действовала как наркоз. Четыре человека затаили дыхание от страха за тлеющую жизнь пятого, а сказать друг другу им было нечего. Заговор лжи во имя общего удобства. В атмосфере искренности тревогу и страх было бы легче перенести, чем среди этой фальши. Все помнили о присутствии Даниэля. Мадлен почувствовала, что задыхается, и поднесла руку к горлу… В коридоре послышались шаги. Все четверо разом повернулись к застекленной двери. Нижние стекла были матовыми, а за прозрачными верхними мелькнула белая косынка сестры.

— По-моему, о нас забыли, — сказал Жан-Марк.

— Может быть, тебе следует пойти туда, — предложила Кароль.

— Меня не пустят.

Мадлен вдруг показалось, что сестра не появляется так долго потому, что Франсуазе хуже. Ее охватил ужас, который она была не в силах побороть. С молчаливой мольбой Мадлен обратилась к бледно-зеленым стенам, опаловому плафону, металлической дверной ручке, словно навек застывшей в горизонтальном положении. «Нет, нет, этого не может быть, этого не будет, это было бы слишком несправедливо, только не Франсуаза, только не она!..» Даниэль вытащил платок из кармана и высморкался. Насморк? В такую теплынь? Кароль приоткрыла сумку, заглянула внутрь, щелкнула замком и положила сумку рядом с собой. Ее нога в бежевой замшевой туфле снова стала покачиваться. Из кухни донесся запах еды. В это время? Ах да, в клиниках подают обед раньше обычного. Кстати, после восьми посетителей просят не задерживаться. Уйти, не повидав Франсуазу? Ну, нет!.. Жан-Марк встал, посмотрел сквозь стеклянную дверь и сказал:

— Идет доктор Корус.

Сердце Мадлен сжалось. Вошел мужчина лет тридцати в белом халате, с румяным лицом и светлыми, коротко подстриженными волосами. Очки в черепаховой оправе висели у него на груди. Замирая от страха, Мадлен поднялась. Кароль тоже встала. Даниэль и Жан-Марк подошли поближе. Врач устало улыбнулся.

— Ну вот, у нее появились реакции. Я думаю, она выкарабкается.

Напряженные мускулы Мадлен расслабились. Жизнь возвратилась к ней, как и к Франсуазе, сильная, горячая, драгоценная, неповторимая. Тихим от счастья голосом она спросила:

— Она действительно вне опасности, доктор?

— Надеюсь. Завтра я скажу с большей определенностью…

— Можем ли мы повидать ее?

— Не раньше чем через двое суток.

— Но ведь ей лучше…

— Для нас, но еще не для вас, — сказал врач, повернувшись к Кароль. В его глазах она была главной фигурой среди Эглетьеров. Обратив к нему лицо, полное материнской тревоги и в то же время доверия, Кароль и не пыталась его разубеждать. «Просто смешно!» — с раздражением подумала Мадлен.

— В настоящее время, мадам, — продолжал доктор Корус, — необходимо по возможности изолировать вашу дочь. И даже потом, когда вам будет позволено навещать ее, я прошу вас обращаться с ней очень бережно. В течение некоторого времени остерегайтесь говорить с ней о чем-либо, что может напомнить о ее безрассудном поступке, старайтесь не огорчать ее, помогите ей переменить обстановку, отвлечься, заинтересоваться чем-нибудь новым… У некоторых больных остается навязчивая идея самоубийства. Не встречая понимания и сочувствия, они снова пытаются покончить с собой…

— Боже мой, это ужасно! — простонала Кароль. — Неужели вы действительно думаете…

— Нет, я надеюсь, что с вашей дочерью все обойдется благополучно, но мой долг предостеречь вас.

— Нужно будет следить за ней?

— Следить не надо. Но вы должны убедиться, что она не чувствует себя заброшенной, не чувствует вашего осуждения. Не оставляйте ядовитых лекарств в пределах ее досягаемости…

Пока врач говорил, Кароль прикладывала маленький платочек к носу и хлопала ресницами. В лице Жан-Марка вновь появились краски, он спросил:

— Что сейчас с ней делают, доктор?

Все то же самое: внутривенные вливания глюкозы с добавлением других лекарств.

— Но ей действительно лучше? — спросил Даниэль с упрямой подозрительностью.

— Да, конечно.

— Ах, спасибо, спасибо вам, доктор! — вздохнула Кароль. — Мы так благодарны и вам и доктору Мопелю!

«Слава Богу, опасность миновала, все хорошо, — думала Мадлен. — Надо ни о чем не думать, надо успокоиться, прийти в себя… Я была уверена, что все обойдется. Иначе не могло быть…»